Холодок щекочет темя, и нельзя признаться вдруг,- И меня срезает время, как скосило твой каблук! Жизнь себя перемогает, понемногу тает звук, все чего-то не хватает, что-то вспомнить недосуг. А ведь раньше лучше было, и, пожалуй, не сравнишь, Как ты прежде шелестила, кровь, как нынче шелестишь. Видно, даром не проходит шевеленье этих губ, И вершина колобродит, обреченная на сруб.
Мы с тобой на кухне посидим, Сладко пахнет белый керосин.
Острый нож да хлеба каравай... Хочешь, примус туго накачай,
А не то веревок собери Завязать корзину до зари,
Чтобы нам уехать на вокзал, Где бы нас никто не отыскал.
Жили люди, живут и, дай Бог, жить будут. Вот Кормильцев умер вчера в Лондоне. Значит, кто-то родился. Одному земля пухом, другому, прежде чем стать создателем "способа передачи информации с помощью взгляда на экран", пожелал бы прочесть эти строки и чтобы "зацепило". Чтобы знал, откуда кабель тянется.
Я скажу это начерно, шепотом, Потому, что еще не пора: Достигается потом и опытом Безотчетного неба игра.
И под временным небом чистилища Забываем мы часто о том, Что счастливое небохранилище - Раздвижной и прижизненный дом.
Куда как страшно нам с тобой, Товарищ большеротый мой!
Ох, как крошится наш табак, Щелкунчик, дружок, дурак!
А мог бы жизнь просвистать скворцом, Заесть ореховым пирогом...
Да, видно, нельзя никак.
В спокойных пригородах снег Сгребают дворники лопатами; Я с мужиками бородатыми Иду, прохожий человек.
Мелькают женщины в платках, И тявкают дворняжки шалые, И самоваров розы алые Горят в трактирах и домах.
ой, спасибо, хорошо. за это стихотворение особенно, уж очень душевное
Бессонница. Гомер. Тугие паруса. Я список кораблей прочел до середины: Сей длинный выводок, сей поезд журавлиный, Что над Элладою когда-то поднялся.
Как журавлиный клин в чужие рубежи,- На головах царей божественная пена,- Куда плывете вы? Когда бы не Елена, Что Троя вам одна, ахейские мужи?
И море, и Гомер - всё движется любовью. Кого же слушать мне? И вот Гомер молчит, И море черное, витийствуя, шумит И с тяжким грохотом подходит к изголовью.
Я в сердце века -- путь неясен, А время удаляет цель: И посоха усталый ясень, И меди нищенскую цвель.
Спасибо огромное. Пришел, вроде проблемы какие-то с собой принес, - работа, машина, деньги, заботы. Почитал, успокоился. Жена томик Мандельшама пошла искать. А я чай заварил.
Пусти меня, отдай меня, Воронеж, - Уронишь ты меня иль проворонишь, Ты выронишь меня или вернешь - Воронеж - блажь, Воронеж - ворон, нож!
...Он подает куда как скупо Свой воробьиный холодок - Немного нам, немного купам, Немного вишням на лоток.
И в темноте растет кипенье - Чаинок легкая возня, - Как бы воздушный муравейник Пирует в темных зеленях.
И свежих капель виноградник Зашевелился в мураве. Как-будто холода рассадник Открылся в лапчатой Москве.
Сестры тяжесть и нежность, одинаковы ваши приметы. Медуницы и осы тяжелую розу сосут, Человек умирает, песок остывает согретый, И вчерашнее солнце на черных носилках несут.
Ах, тяжелые соты и нежные сети, Легче камень поднять, чем вымолвить слово "любить", У меня остается одна забота на свете, Золотая забота, как времени бремя избыть.
Словно темную воду, я пью помутившийся воздух, Время вспахано плугом, и роза землею была, В медленном водовороте тяжелые нежные позы, Розы тяжесть и нежность в двойные венки заплела.
а вот смотрите какое красивое
Возьми на радость из моих ладоней Немного солнца и немного меда, Как нам велели пчелы Персефоны.
Не отвязать неприкрепленной лодки, Не услыхать в меха обутой тени, Не превозмочь в дремучей жизни страха.
Нам остаются только поцелуи, Мохнатые, как маленькие пчелы, Что умирают, вылетев из улья.
Они шуршат в прозрачных дебрях ночи, Их родина - дремучий лес Тайгета, Их пища - время, медуница, мята.
Возьми ж на радость дикий мой подарок, Невзрачное сухое ожерелье Из мертвых пчел, мед превративших в солнце.
и вообще - гениальнейший был человек, просто человечище от поэтов и писателей
C почином Вас, ну наконец-то... Дети, а кто еще прочтет нам стихотворение? Cмелее!
отобрать у Вас лавры аматора-декламатора? никагда!
Нежнее нежного Лицо твое, Белее белого Твоя рука, От мира целого Ты далека, И все твое -- От неизбежного.
От неизбежного Твоя печаль, И пальцы рук Неостывающих, И тихий звук Неунывающих Речей, И даль Твоих очей.
Февраль. Достать чернил и плакать! Писать о феврале навзрыд, Пока грохочущая слякоть Весною черною горит.
Достать пролетку. За шесть гривен, Чрез благовест, чрез клик колес, Перенестись туда, где ливень Еще шумней чернил и слез.
Где, как обугленные груши, С деревьев тысячи грачей Сорвутся в лужи и обрушат Сухую грусть на дно очей.
Под ней проталины чернеют, И ветер криками изрыт, И чем случайней, тем вернее Слагаются стихи навзрыд.
В ресницах твоих - две синих звезды, а ты смеешься, и ты - со мною. Белая вьюга в ушах свистит. Что я скажу про счастье земное?
Взоры твои заблудились во мне, волосы - ночи весенней темней. Белая вьюга, как белая птица, в ноги твои отдыхать садится.
В ресницах твоих - две синих звезды, голос звучит, как сама поэзия... Страшно мне говорить Вам "ты" и целовать в голубом подъезде.
Гул затих. Я вышел на подмостки. Прислонясь к дверному косяку, Я ловлю в далеком отголоске, Что случится на моем веку.
На меня наставлен сумрак ночи Тысячью биноклей на оси. Если только можно, Aвва Oтче, Чашу эту мимо пронеси.
Я люблю твой замысел упрямый И играть согласен эту роль. Но сейчас идет другая драма, И на этот раз меня уволь.
Но продуман распорядок действий, И неотвратим конец пути. Я один, все тонет в фарисействе. Жизнь прожить - не поле перейти.
Я, полуднем объятый, Точно крепким вином, Пахну солнцем и мятой, И звериным руном.
Плоть моя осмуглела, Стан мой крепок и туг, Потом горького тела Влажны мускулы рук.
В медно-красной пустыне Не тревож мои сны - Мне враждебны рабыни Смертно-влажной Луны.
Запах лилий и гнили И стоячей воды, Дух вербены, ванили И глухой лебеды.
На высоте, на снеговой вершине, Я вырезал стальным клинком сонет. Проходят дни. Быть может, и доныне Снега хранят мой одинокий след.
На высоте, где небеса так сини, Где радостно сияет зимний свет, Глядело только солнце, как стилет Чертил мой стих на изумрудной льдине.
И весело мне думать, что поэт Меня поймет. Пусть никогда в долине Его толпы не радует привет!
На высоте, где небеса так сини. Я вырезал в полдневный час сонет Лишь для того, кто на вершине.
Вот и лето прошло, Словно и не бывало. На пригреве тепло. Только этого мало.
Все, что сбыться могло, Мне, как лист пятипалый, Прямо в руки легло. Только этого мало.
Понапрасну ни зло, Ни добро не пропало, Все горело светло, Только этого мало.
Жизнь брала под крыло, Берегла и спасала, Мне и вправду везло. Только этого мало.
Листьев не обожгло, Веток не обломало... День промыт, как стекло. Только этого мало.
За гремучую доблесть грядущих веков, За высокое племя людей Я лишился и чаши на пире отцов, И веселья, и чести своей. Мне на плечи кидается век-волкодав, Но не волк я по крови своей, Запихай меня лучше, как шапку, в рукав Жаркой шубы сибирских степей.
Чтоб не видеть ни труса, ни хлипкой грязцы, Ни кровавых костей в колесе, Чтоб сияли всю ночь голубые песцы Мне в своей первобытной красе,
Уведи меня в ночь, где течет Енисей И сосна до звезды достает, Потому что не волк я по крови своей И меня только равный убьет.
"Двурушник я с двойной душой."
О. Мандельштам
Сегодня ярок солнечный мороз И холоден светила лик слепящий. И столько диалектики светящей Полно везде и в шутку, и всерьез.
И нашим Я, смеющимся до слез, Ужасный хохот находящим в плаче, Нельзя быть так, не будучи иначе, Когда б существовать им не пришлось,
Они и цельны потому, что врозь Бытийствуют их части, что насквозь Они изменны и переродиться
Готовы каждый миг, чтоб, став другим, Обратным превращением своим Движенье длить и оттого светиться.
В.А.Куринский
И.Бродский
Все уже сказано. Все написано. Слов практически не осталось. Теоремы - доказаны, Ответы - списаны, А все остальное - нелепость и малость. Но - не запрещается. Работайте, братцы! Вы, если хотите, Горы свернете: Вы же - можете! Вам бы - стараться! Реализуйтесь! Чего вы ждете? Можно творить, Переосмысливать. Можно погрязнуть в делах амурных. Творчество. Даты. События. Числа. Поздно. Приличных литературных Кто-то - дуэлью, А лучше - поездом. На ваш вкус. Предлагаем любые яства! И войти в историю. Наглым образом. Осенним криком Недобитого ястреба...
* * * Кому он нужен, сумасшедший бег, Когда не смеешь ты остановиться, И подивиться, как ложится снег, Как на калине царствует синица. Когда и помолчать уж некогда, глядишь, При полном колосе в вечернем поле, Где парусником разрезает тишь Наш юный месяц в тонком ореоле. Когда не смеешь сесть хоть на момент у ручейка, что тщится молвить слово, Послушать с ним, как басовита медь Дубового листа тугого...
Не облюбуй, горячка - суета, Мое чело, и суть мою, и песню, Чтоб мысль моя не ведала кнута, Как сердце - спеси...
не знаю автора, к сожалению...
*** Вновь одиночество ночное остановилось у кровати, и сердце с мир величиною не знает как себя истратить и рвется, разум отрицая, гулять с голодными ветрами, и тусклая звезда мерцает как волчий глаз в оконной раме... Погибнуть упоительно легко. Ты рядом спишь. Ты страшно далеко. Не встретиться. Тоска неутолима. Ты рядом спишь... А жизни наши мимо друг друга мчатся, мчатся в никогда, как дальние ночные поезда... Я призываю в душу благодарность за нашу неразгаданную парность, за то, что можно прямо здесь, сейчас тебя обнять, не открывая глаз, чтобы не видеть мрака преисподней... За необъятность милости господней, за свет звезды, за свой бессонный дар, за то что демон затаил удар...
*** Когда любовь охватит нас Своими крепкими когтями, Когда за взглядом гордых глаз Следим мы робкими глазами, Когда не в силах превозмочь Мы сердца мук и, как на страже, Повсюду нас и день и ночь Гнетет все мысль одна и та же; Когда в безмолвии, как тать, К душе подкрадется измена,- Мы рвемся, ропщем и бежать Хотим из тягостного плена. Мы просим воли у судьбы, Клянем любовь - приют обмана, И, как восставшие рабы, Кричим: "Долой, долой тирана!"
Но если боги, вняв мольбам, Освободят нас от неволи, Как пуст покажется он нам, Спокойный мир без мук и боли. О, как захочется нам вновь Цепей, давно проклятых нами, Ночей с безумными слезами И слов, сжигающих нам кровь... Промчатся дни без наслажденья, Минуют годы без следа, Пустыней скучной, без волненья Нам жизнь покажется... . . . . . . . . . . . Тогда, Как предки наши, мы с гонцами Пошлем врагам такой привет: "Обильно сердце в нас мечтами, Но в нем теперь порядка нет, Придите княжити над нами..."
* * * Цените слух, цените зренье. Любите зелень, синеву — Всё, что дано вам во владенье Двумя словами: я живу.
Любите жизнь, покуда живы. Меж ней и смертью только миг. А там не будет ни крапивы, Ни звезд, ни пепельниц, ни книг.
Любая вещь у нас в квартире Нас уверяет, будто мы Живем в закрытом, светлом мире Среди пустой и нищей тьмы.
Но вещи мертвые не правы — Из окон временных квартир Уже мы видим величавый, Бессмертию открытый мир.
На мир таинственный духов, Над этой бездной безымянной, Покров наброшен златотканный Высокой волею богов. День — сей блистательный покров День, земнородных оживленье, Души болящей исцеленье, Друг человеков и богов!
Но меркнет день — настала ночь; Пришла — и с мира рокового Ткань благодатную покрова Сорвав, отбрасывает прочь... И бездна нам обнажена С своими страхами и мглами, И нет преград меж ей и нами - Вот отчего нам ночь страшна!
Я спросил у свободного ветра, Что мне делать, чтоб быть молодым. Мне ответил играющий ветер: «Будь воздушным, как ветер, как дым!»
Я спросил у могучего моря, В чем великий завет бытия. Мне ответило звучное море: «Будь всегда полнозвучным, как я!»
Я спросил у высокого Cолнца, Как мне вспыхнуть светлее зари. Ничего не ответило солнце, Но душа услыхала: «Гори!»
Легкомыслие! - Милый грех, Милый спутник и враг мой милый! Ты в глаза мне вбрызнул смех, Ты мазурку мне вбрызнул в жилы.
Научил не хранить кольца, - С кем бы Жизнь меня ни венчала! Начинать наугад с конца И кончать еще до начала.
Быть как стебель и быть как сталь В жизни, где мы так мало можем... - Шоколадом лечить печаль, И смеяться в лицо прохожим!
* * *
Заповедей не блюла, не ходила к причастью. Видно, пока надо мной не пропоют литию, Буду грешить - как грешу - как грешила: со страстью! Господом данными мне чувствами - всеми пятью!
Ну вот и все, дружок, пора открыть кингстоны, К добру не привели проказы на воде. Ну сколько ж можно плыть к безмерно удаленной, К единственной своей загадочной звезде?
Уже запал не тот, чтоб курс держать упрямо И всем ветрам назло стремиться в никуда. И очень тяжело быть Васкою да Гамой, Когда во тьме горит всего одна звезда.
Не лучше ль скромно лечь на дно среди угрюмых Глубоководных рыб с отравленным хвостом? Ведь золото лежит на дне в пиратских трюмах, А поверху плывет бессмысленный планктон.
Так что ж меня влечет к границам небосклона, О чем терзаюсь я в бреду и наяву, Зачем же я опять к безмерно удаленной, К единственной своей плыву, плыву, плыву?
Не жалобно и виновато, а радостно кричать, звеня, не "Боже, дай!", а "Боже, нате, примите, Боже, от меня!
Примите это ликованье и слезы горькие мои, чтоб для иных напоминаньем побыли чуточку они.
Примите этот опыт, Боже, и, снизойдя, возьмите тот, что был когда-то и похоже, был как бы весь наоборот:
Я жить все больше разучался, все больше ладить не умел, но, Боже, как бывал я счастлив, быть волей Вашей не у дел!"
Любовь - беспричинность, бессмысленность даже - пожалуй. Любить ли за что-нибудь? Любится - вот и люблю. Любовь уподоблена тройке взбешенной и шалой, Спешащей к уже уплывающему кораблю.
Куда? Ах, неважно. Мне нравятся рейсы без цели. Цветенье магнолий... Блуждающий, может быть, лед... Лети, моя тройка, летучей дорогой метели Туда, где корабль свой волнистый готовит полет!
Топчи, моя тройка, анализ, рассудочность, чинность! Дымись кружевным, пенно-пламенным белым огнем! Зачем? Беззачемно! Мне сердце пьянит беспричинность! Корабль отплывает куда-то. Я буду на нем!
Конец юности
И каждый уходил, куда хотел, а горы провожали легким зноем. И жить хотелось смело и привольно, не ощущая горечи потерь.
А жизнь пускала вскачь - то смех, то плачь, не оставляя времени на робость. Вновь находилась свежая подробность тревог, обид, удач и неудач.
Я жизнью был доволен - это так! Гадал, что стережет за поворотом, риск и раскованность - две вечные работы переплавлял, не попадая в такт.
Смеялась и играла, как дитя, жизнь странная, неясная, слепая, меня манила, много обещая, как женщина, флиртуя и шутя.
М У Х И На дачной скрипучей веранде Весь вечер царит оживленье. К глазастой художнице Ванде Случайно сползлись в воскресенье Провизор, курсистка, певица, Писатель, дантист и девица.
"Хотите вина иль печенья?" - Спросила писателя Ванда, Подумав в жестоком смущеньи: "Налезла огромная банда! Пожалуй на столько баранов Не хватит ножей и стаканов".
Курсистка упорно жевала. Косясь на остатки от торта, Решила спокойно и вяло: "Буржуйка последнего сорта". Девица с азартом макаки Смотрела писателю в баки.
Писатель, за дверью на полке Не видя своих сочинений, Подумал привычно и колко: "Отсталость!" И стал в отдаленьи, Засунувши гордые руки В трикОвые стильные брюки.
Провизор, влюбленный и потный, Исследовал шею хозяйки, Мечтая в истоме дремотной: "Ей-богу! Совсем как из лайки... О, если б немного потрогать!" И вилкою чистил свой ноготь.
Певица пускала рулады Все реже, и реже, и реже. Потом, покраснев от досады, Замолкла: "Не просят! Невежи... Мещане без вкуса и чувства! Для них ли святое искусство?"
Наелись. Спустились с веранды К измученной пыльной сирени. В глазах умирающей Ванды Любезность, тоска и презренье: "Свести их к пруду иль в беседку? Спустить ли с веревки Валетку?"
Уселись под старой сосною. Писатель сказал:"Как в романе..." Девица вильнула спиною, Провизор порылся в кармане И чиркнул над кислой певичкой Бенгальскою красною спичкой.
* * * Замечали - По городу ходит прохожий? Вы встречали - По городу ходит прохожий, Вероятно приезжий, на вас не похожий? То вблизи он появится, то в отдаленье, То в кафе, то в почтовом мелькнет отделенье. Опускает от гривенник в цель автомата, Крутит пальцем он шаткий кружок циферблата и всегда об одном затевает беседу: "Успокойтесь, утешьтесь - я скоро уеду!" Это - я! Тридцать три мне исполнилось года. Проинкал к вам в квартиры я с черного хода. На потертых диванах я спал у знакомых, Приклонивши главу на семейных альбомах. Выходил по утрам я из комнаты ванной. "Это - гость, вспоминали вы, - гость не незванный, Но с другой стороны, и не слишком желанный. Ничего! Беспорядок у нас постоянный". - Это гость, - пояснили вы рядом соседу И попутно со мной затевали беседу: - Вы надолго к нам снова? - Я скоро уеду! - Почему же? Гостите. Приедете к обеду? - Нет. - Напрасно торопитесь! Чаю попейте! Отдохните да, кстати, сыграйте на флейте. - Да! Имел я такую волшебную флейту. Разучил же на ней лишь одну я из песен: "В Лукоморье далеком чертог есть чудесен!" Вот о чем вечерами играл я на флейте. Убеждал я: поймите, уразумейте, Расскажите знакомым, шепните соседу, Но, друзья, торопитесь, - я скоро уеду! Я уеду туда, где горят изумруды, Где лежат под землей драгоценные руды, Где шары янтаря тяжелеют у моря! Собирайтесь со моною туда, в Лукоморье! О! Нигде не найдете вы края чудесней! И являлись тогда, возбужденные песней, Люди. Разные люди. Я видел их много. Чередой появлялись они у порога. Помню - некий строитель допрашивал строго: - Где чертог, каковы очертанья чертога? - Помню также - истории некий учитель Все пытал: - Лукоморья кто был покоритель? - И не мог ему связно ответить тогда я... Появлялся еще плановик, утверждая, Что не так велики уж ресурсы Луккрая, Чтобы петь о них песни, на флейте играя. И в крылатке влетел еще старец хохлатый, Непосредственно связанный с Книжной палатой: - Лукоморье? Извольте звать в Лукоморье? Лукоморье отыщете только в фольклоре! - А бездельник в своей полосатой пижамке Хохотал: - Вы воздушные строите замки! - И соседи, никак не учавствуя в споре, За стеной толковали: - А? - Что? - Лукоморье? - Мукомолье? - Какое еще Мухомолье? - Да о чем вы толкуете? Что за история? - Рукомония? В исправности. - На пол не лейте! - Погодите - в соседях играют на флейте! - Флейта, флейта! Охотно я брал тебя в руки. Дети, севши у ног моих, делали луки, Но, нахмурившись, их отбирали мамаши: - Ваши сказки, а дети-то все-таки наши! Вот сначала своих воспитать вы сумейте, А потом в Лукоморье зовите на флейте! - Флейту прятал в карман. Почему ж до сих пор я Не уехал с экспресом туда, в Лукоморье? Ведь давным бы давно уж добрался до гор я, Уж давно на широкий бы вышел простор я. Объясните знакомым, шепните соседу, Успокойте, утешьте, - я скоро уеду! Я уеду, и гнев стариков прекратится, Зная мать на ребенка не станет сердиться, Смолкнут толки соседей, забулькает ванна, Распрямятся со звоном пружины дивана. Но сознайтесь! Недаром я звал вас, недаром! Пробил час - по проспектам, садам и бульварам Все пошили вы за мною, пошли вы за мною, За моею спиною, за моею спиною. Все вы тут! Все вы тут! Даже старец крылатый, И бездельник в пижаме своей полосатой, И невинные дети, и женщина эта - Злая спорщица с нами, и клоп из дивана... О, холодная ясность в чертоге рассвета, Мерный грохот валов - голоса океана. Так случилось - Мы вместе! Ничуть не колдуя, В силу разных причин за собой вас веду я. Успокойтесь, утешьтесь! Не надо тревоги! Я веду вас по ясной широкой дороге. Убедитесь: не к бездне ведет вас прохожий, Скороходу подобный, на вас не похожий, - Тот прохожий, который стеснялся в прихожей, Тот приезжий, что пахнет коричневой кожей, Неуклюжий, не дюжий, в тужурке медвежьей. ...Реки, рощи, равнины, печаль побережий. Разглядели? В тумане алеют предгорья. Где-то там, за горами, волнуется море. Горе, море... Но где же оно, Лукоморье? Где оно, Лукоморье, твое Лукоморье?
1940
Я сразу смазал карту будня, плеснувши краску из стакана; я показал на блюде студня косые скулы океана. На чешуе жестяной рыбы прочел я зовы новых губ. А вы ноктюрн сыграть могли бы на флейте водосточных труб?
По мостовой моей души изъезженной шаги помешанных вьют жестких фраз пяты. Где города повешены и в петле облака застыли башен кривые выи - иду один рыдать, что перекрестком распяты городовые.
Послушайте! Ведь, если звезды зажигают - значит - это кому-нибудь нужно? Значит - кто-то хочет, чтобы они были? Значит - кто-то называет эти плевочки жемчужиной? И, надрываясь в метелях полуденной пыли, врывается к богу, боится, что опоздал, плачет, целует ему жилистую руку, просит - чтоб обязательно была звезда! - клянется - не перенесет эту беззвездную муку! А после ходит тревожный, но спокойный наружно. Говорит кому-то: "Ведь теперь тебе ничего? Не страшно? Да?!" Послушайте! Ведь, если звезды зажигают - значит - это кому-нибудь нужно? Значит - это необходимо, чтобы каждый Вечер над крышами загоралась хоть одна звезда?!
...Кроме любви твоей, мне нету солнца, а я и не знаю, где ты и с кем. Если б так поэта измучила, он любимую на деньги б и славу выменял, а мне ни один не радостен звон, кроме звона твоего любимого имени. И в пролет не брошусь, и не выпью яда, и курок не смогу над виском нажать. Надо мною, кроме твоего взгляда, не властно лезвие ни одного ножа. Завтра забудешь, что тебя короновал, что душу цветущую любовью выжег, и суетных дней взметенный карнавал растреплет страницы моих книжек... Слов моих сухие листья ли заставят остановиться, жадно дыша? Дай хоть последней нежностью выстелить твой уходящий шаг.
IV. СООТВЕТСТВИЯ
Природа — строгий храм, где строй живых колонн Порой чуть внятный звук украдкою уронит; Лесами символов бредет, в их чащах тонет Смущенный человек, их взглядом умилен.
Как эхо отзвуков в один аккорд неясный, Где все едино, свет и ночи темнота, Благоухания и звуки и цвета В ней сочетаются в гармонии согласной.
Есть запах девственный; как луг, он чист и свят, Как тело детское, высокий звук гобоя; И есть торжественный, развратный аромат —
Слиянье ладана и амбры и бензоя: В нем бесконечное доступно вдруг для нас, В нем высших дум восторг и лучших чувств экстаз!
Из сборника "Цветы зла", перевод Эллиса
* * * Я сердце свое никогда не щадила: ни в песне, ни в дружбе, ни в горе, ни в страсти... Прости меня, милый. Что было, то было Мне горько. И все-таки всё это - счастье.
И то, что я страстно, горюче тоскую, и то, что, страшась небывалой напасти, на призрак, на малую тень негодую. Мне страшно... И все-таки всё это - счастье.
Пускай эти слезы и это удушье, пусть хлещут упреки, как ветки в ненастье. Страшней - всепрощенье. Страшней - равнодушье. Любовь не прощает. И всё это - счастье.
Я знаю теперь, что она убивает, не ждет состраданья, не делится властью. Покуда прекрасна, покуда живая, покуда она не утеха, а - счастье.
ЛЮБИМАЯ, СПИ! Соленые брызги блестят на заборе. Калитка уже на запоре. И море, дымясь, и вздымаясь, и дамбы долбя, соленое солнце всосало в себя. Любимая, спи... Мою душу не мучай, Уже засыпают и горы, и степь, И пес наш хромучий, лохмато-дремучий, Ложится и лижет соленую цепь. И море - всем топотом, и ветви - всем ропотом, И всем своим опытом - пес на цепи, а я тебе - шёпотом, потом - полушёпотом, Потом - уже молча: "Любимая, спи..." Любимая, спи... Позабудь, что мы в ссоре. Представь: просыпаемся. Свежесть во всем. Мы в сене. Мы сони. И дышит мацони откуда-то снизу, из погреба,- в сон. О, как мне заставить все это представить тебя, недоверу? Любимая, спи... Во сне улыбайся. (все слезы отставить!), цветы собирай и гадай, где поставить, и множество платьев красивых купи. Бормочется? Видно, устала ворочаться? Ты в сон завернись и окутайся им. Во сне можно делать все то, что захочется, все то, что бормочется, если не спим. Не спать безрассудно, и даже подсудно,- ведь все, что подспудно, кричит в глубине. Глазам твоим трудно. В них так многолюдно. Под веками легче им будет во сне. Любимая, спи... Что причина бессоницы? Ревущее море? Деревьев мольба? Дурные предчувствия? Чья-то бессовестность? А может, не чья-то, а просто моя? Любимая, спи... Ничего не попишешь, но знай, что невинен я в этой вине. Прости меня - слышишь?- люби меня - слышишь?- хотя бы во сне, хотя бы во сне! Любимая, спи... Мы - на шаре земном, свирепо летящем, грозящем взорваться,- и надо обняться, чтоб вниз не сорваться, а если сорваться - сорваться вдвоем. Любимая, спи... Ты обид не копи. Пусть соники тихо в глаза заселяются, Так тяжко на шаре земном засыпается, и все-таки - слышишь, любимая?- спи... И море - всем топотом, и ветви - всем ропотом, И всем своим опытом - пес на цепи, а я тебе - шёпотом, потом - полушёпотом, Потом - уже молча: "Любимая, спи..."
Когда, изведав трудности ученья, Мы начинаем складывать слова И понимать, что есть у них значенье - «Вода», «огонь», «старик», «олень», «трава», -
По-детски мы удивлены и рады Тому, что буквы созданы не зря, И первые рассказы нам награда За первые страницы букваря.
Но часто жизнь бывает к нам сурова: Иному век случается прожить, А он не может значащее слово Из пережитых горестей сложить.
Задремали звезды золотые, Задрожало зеркало затона. Брезжит свет на заводи речные И румянит сетку небосклона.
У плетня заросшая крапива Обрядилась ярким перламутром, И, качаясь, шепчет шаловливо: С добрым утром!
ЛИСТОПАД Лес, точно терем расписной, Лиловый, золотой, багряный, Веселой, пестрою стеной Стоит над светлою поляной.
Березы желтою резьбой Блестят в лазури голубой, Как вышки, елочки темнеют, А между кленами синеют То там, то здесь в листве сквозной Просветы в небо, что оконца. Лес пахнет дубом и сосной, За лето высох он от солнца, И Осень тихою вдовой Вступает в пестрый терем свой.
Сегодня на пустой поляне, Среди широкого двора, Воздушной паутины ткани Блестят, как сеть из серебра. Сегодня целый день играет В дворе последний мотылек И, точно белый лепесток, На паутине замирает, Пригретый солнечным теплом; Сегодня так светло кругом, Такое мертвое молчанье В лесу и в синей вышине, Что можно в этой тишине Расслышать листика шуршанье. Лес, точно терем расписной, Лиловый, золотой, багряный, Стоит над солнечной поляной, Завороженный тишиной; Заквохчет дрозд, перелетая Среди подседа, где густая Листва янтарный отблеск льет; Играя, в небе промелькнет Скворцов рассыпанная стая - И снова все кругом замрет <...>
Это Бунин.
а Вы обратили внимание, что у Бунина самые "цветные" стихи?
всем: афтары пешите исчо. очень приятная ветка
Любовь покоряет обманно, Напевом простым, неискусным. Еще так недавно-странно Ты не был седым и грустным.
И когда она улыбалась В садах твоих, в доме, в поле Повсюду тебе казалось, Что вольный ты и на воле.
Был светел ты, взятый ею И пивший ее отравы. Ведь звезды были крупнее, Ведь пахли иначе травы, Осенние травы.
Божий Ангел, зимним утром Тайно обручивший нас, С нашей жизни беспечальной Глаз не сводит потемневших.
Оттого мы любим небо, Тонкий воздух, свежий ветер И чернеющие ветки За оградою чугунной.
Оттого мы любим строгий, Многоводный, темный город, И разлуки наши любим, И часы недолгих встреч.
Снег идет, снег идет. К белым звездочкам в буране Тянутся цветы герани За оконный переплет.
Снег идет, и всё в смятеньи, Всё пускается в полет,- Черной лестницы ступени, Перекрестка поворот.
Снег идет, снег идет, Словно падают не хлопья, А в заплатанном салопе Сходит наземь небосвод.
Словно с видом чудака, С верхней лестничной площадки, Крадучись, играя в прятки, Сходит небо с чердака.
Потому что жизнь не ждет. Не оглянешься - и святки. Только промежуток краткий, Смотришь, там и новый год.
Снег идет, густой-густой. В ногу с ним, стопами теми, В том же темпе, с ленью той Или с той же быстротой, Может быть, проходит время?
Может быть, за годом год Следуют, как снег идет, Или как слова в поэме?
Снег идет, снег идет, Снег идет, и всё в смятеньи: Убеленный пешеход, Удивленные растенья, Перекрестка поворот.
Тоска по родине! Давно
Разоблаченная морока!
Мне совершенно все равно -
Где совершенно одинокой
Быть, по каким камням домой
Брести с кошелкою базарной
В дом, и не знающий, что - мой,
Как госпиталь или казарма.
Мне все равно, каких среди
Лиц ощетиниваться пленным
Львом, из какой людской среды
Быть вытесненной - непременно -
В себя, в единоличье чувств.
Камчатским медведем без льдины
Где не ужиться (и не тщусь!),
Где унижаться - мне едино.
Не обольщусь и языком
Родным, его призывом млечным.
Мне безразлично - на каком
Непонимаемой быть встречным!
(Читателем, газетных тонн
Глотателем, доильцем сплетен...)
Двадцатого столетья - он,
А я - до всякого столетья!
Остолбеневши, как бревно,
Оставшееся от аллеи,
Мне всё - равны, мне всё - равно,
И, может быть, всего равнее -
Роднее бывшее - всего.
Все признаки с меня, все меты,
Все даты - как рукой сняло:
Душа, родившаяся - где-то.
Так край меня не уберег
Мой, что и самый зоркий сыщик
Вдоль всей души, всей - поперек!
Родимого пятна не сыщет!
Всяк дом мне чужд, всяк храм мне пуст,
И все - равно, и все - едино.
Но если по дороге - куст
Встает, особенно - рябина...
В огромном городе моем — ночь. Из дома сонного иду — прочь. И люди думают: жена, дочь, — А я запомнила одно: ночь.
Июльский ветер мне метет — путь, И где-то музыка в окне — чуть. Ах, нынче ветру до зари — дуть Сквозь стенки тонкие груди — в грудь.
Есть черный тополь, и в окне — свет, И звон на башне, и в руке — цвет, И шаг вот этот — никому — вслед, И тень вот эта, а меня — нет.
Огни — как нити золотых бус, Ночного листика во рту — вкус. Освободите от дневных уз, Друзья, поймите, что я вам — снюсь.
Вот опять окно, Где опять не спят. Может — пьют вино, Может — так сидят. Или просто — рук Не разнимут двое. В каждом доме, друг, Есть окно такое.
Крик разлук и встреч — Ты, окно в ночи! Может — сотни свеч, Может — три свечи... Нет и нет уму Моему — покоя. И в моем дому Завелось такое.
Помолись, дружок, за бессонный дом, За окно с огнем!
ОБСТАНОВОЧКА Ревет сынок. Побит за двойку с плюсом, Жена на локоны взяла последний рубль, Супруг, убытый лавочкой и флюсом, Подсчитывает месячную убыль. Кряxтят на счетаx жалкие копейки: Покупка зонтика и дров пробила брешь, А розовый капот из бумазейки Бросает в пот склонившуюся плешь. Над самой головой насвистывает чижик (Xоть птичка божия не кушала с утра), На блюдце киснет одинокий рыжик, Но водка выпита до капельки вчера. Дочурка под кроватью ставит кошке клизму, В наплыве счастья полуоткрывши рот, И кошка, мрачному предавшись пессимизму, Трагичным голосом взволнованно орет. Безбровая сестра в облезлой кацавейке Насилует простуженный рояль, А за стеной жиличка-белошвейка Поет романс: "Пойми мою печаль" Как не понять? В столовой тараканы, Оставя черствый xлеб, задумались слегка, В буфете дребезжат сочувственно стаканы, И сырость капает слезами с потолка.
* * * "Пересечемся как-нибудь", — твой крик раздался. — "Прощай". И раздвоился путь, наш крест распался. Но что же это за напасть, разгадка в чем вся? Встреч та поверхностная вязь... Пересечемся? В метро, в троллейбусе народ: из утра в день, из года в год. Не обернемся... Как будто знаем наперед: жизнь обязательно столкнет. Пересечемся? "Привет, пока..." Да ты постой! Твой биопуть прошел сквозь мой, вдруг никогда уже с тобой мы не столкнемся?! Но есть безумный постулат: Две параллельные свистят, и лишь коснутся на глазах у солнца... Пересечение судеб, жуем дорог мы звездный хлеб. Не отречемся? Живем вприглядку, вперехлест. С погостом встретится погост. Пересечемся?! ...Лишь средь невидимых друзей, Там, в невесомости путей, под звездным взглядом, Обломок линии твоей с обломком линии моей пройдет лишь рядом.
Под сказочной луной, в белесой мгле, Дыша холодным паром до рассвета, Мороз всю ночь рисует на стекле Узоры им не виденного лета. С неясным ощущением тоски Хозяин снега, инея и стужи Хрустальные выводит васильки, И сахарные яблоки, и груши. Конечно же, мороз не виноват, Что лето он рисует белым цветом — Ведь он ни разу не встречался с летом... Цветет над зимней стужей райский сад.
ДИЕТА
Каждый месяц к сроку надо Подписаться на газеты. В них подробные ответы На любую немощь стада.
Боговздорец иль политик, Радикал иль черный рак, Гениальный иль дурак, Оптимист иль кислый нытик - На газетной простыне Все найдут свое вполне.
Получая аккуратно Каждый день листы газет, Я с улыбкой благодатной, Бандероли не вскрывая, Аккуратно, не читая, Их бросаю за буфет.
Целый месяц эту пробу Я проделал. Оживаю! Потерял слепую злобу, Сам себя не истязаю; Появился аппетит, Даже мысли появились... Снова щеки округлились... И печенка не болит.
В безвозмездное владенье Отдаю я средство это Всем, кто чахнет без просвета Над унылым отраженьем Жизни мерзкой и гнилой, Дикой, глупой, скучной, злой.
Получая аккуратно Каждый день листы газет, Бандероли не вскрывая, Вы спокойно, не читая, Их бросайте за буфет. <1910>
Когда ты была во мне точкой (отец твой тогда настаивал), мы думали о тебе, дочка,— оставить или не оставить?
Рассыпчатые твои косы, ясную твою память и сегодняшние твои вопросы: «оставить или не оставить?»
Это Вознесенский, очень неожиданно для меня было.
Я думала, что главное в погоне за судьбой - Малярно-ювелирная работа над собой: Над всеми недостатками, которые видны, Над скверными задатками, которые даны, Волшебными заплатками, железною стеной Должны стоять достоинства, воспитанные мной. Когда-то я так думала, по молодости лет. Казалось, это главное, а оказалось - нет. Из всех доброжелателей никто не объяснил, Что главное - чтоб кто-нибудь вот так тебя любил: Со всеми недостатками, слезами и припадками, Скандалами и сдвигами и склонностью ко лжи, Считая их глубинами, считая их загадками, Неведомыми тайнами твоей большой души.
Е.Горбовская
Октябрьский рассвет
Ночь побледнела, и месяц садится За реку красным серпом. Сонный туман на лугах серебрится, Черный камыш отсырел и дымится, Ветер шуршит камышом.
Тишь на деревне. В часовне лампада Меркнет, устало горя. В трепетный сумрак озябшего сада Льется со степи волнами прохлада... Медленно рдеет заря.
ЗЫ куда нам всем до авторов, мы почитатели
Смеемся или хмурим брови, Для нас в любые времена В раздумии, в поступке, в слове Таинственность заключена. Не все понятно для меня, И рад я мыслить не предвзято О таинстве рожденья дня, О таинстве его заката. От века женщина полна Таинственности, и не скрою, Что в силу этого она Обожествляется порою. Таинственность в ее глазах И в стати, что подобна скрипке, Таинственность в ее слезах, Таинственность в ее улыбке. Огонь - таинственность: в огне Свои черты мы наблюдаем, И сон - таинственность: во сне Мы, словно ангелы, летаем. Всегда таинственна луна, А в дымном сумраке духана Таится в капельке вина Таинственность на дне стакана. Таинственна несхожесть лиц, И души многих поколений Пленяет таинство страниц, Которые оставил гений. Во всем таинственность, во всем - Она в любви и в милосердье, И мы таинственность несем В рожденье, бытии и смерти. Нам страсть познания сладка, Ее подвластны интересу, Приподнимаем лишь слегка Таинственности мы завесу. Но в мире следствий и причин, Спускаясь в тайные глубины, Не смог добраться ни один До истины, до сердцевины. Столетья таинства полны, И не исчезнет жизнь, покуда Есть ощущенье новизны, И удивления, и чуда.
Со мною вот что происходит, Ко мне мой старый друг не ходит, А ходят в разной суете Разнообразные не те. Со мною вот что происходит, Совсем не та ко мне приходит, Мне руки на плечи кладет И у другой меня крадет. А той скажите, бога ради, Кому на плечи руки класть? Та, у которой я украден В отместку тоже станет красть. Не сразу этим же ответит, А будет жить с собой в борьбе И неосознанно наметит Кого-то дальнего себе. О сколько вредных и недужных связей, Дружб ненужных. Во мне уже осатаненность. О, кто-нибудь, приди, нарушь Чужих сердец соединенность И разобщенность близких душ. Со мною вот что происходит...
ПОРТРЕТ МУЖЧИНЫ
Его глаза - подземные озёра, Покинутые царские чертоги. Отмечен знаком высшего позора, Он никогда не говорит о Боге.
Его уста - пурпуровая рана От лезвия, пропитанного ядом; Печальные, сомкнувшиеся рано, Они зовут к непознанным усладам.
И руки - бледный мрамор полнолуний. В них ужасы неснятого проклятья. Они ласкали девушек-колдуний И ведали кровавые распятья.
Ему в веках достался странный жребий - Служить мечтой убийцы и поэта, Быть может, как родился он, - на небе Кровавая растаяла комета.
В его душе столетние обиды, В его душе печали без названья. На все сады Мадонны и Киприды Не променяет он воспоминанья.
Он злобен, но не злобой святотатца, И нежен цвет его атласной кожи. Он может улыбаться и смеяться, Но плакать... плакать больше он не может.
Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем, Восторгом чувственным, безумством, исступленьем, Стенаньем, криками вакханки молодой, Когда, виясь в моих объятиях змией, Порывом пылких ласк и язвою лобзаний Она торопит миг последних содраганий!
О, как милее ты, смиренница моя! О, как мучительно тобою счастлив я, Когда, склоняяся на долгие моленья, Ты предаешься мне нежна без упоенья, Стыдливо-холодна, восторгу моему Едва ответствуешь, не внемлишь ничему И оживляешься потом всё боле, боле - И делишь наконец мой пламень по неволе!
Ну кто бы еще так смог написать о холодности жены?
Ну кто бы еще так смог написать о холодности жены?
Ось, моє улюблене з Пушкіна:
Иван-Царевич по лесам, И по полям, и по горам За бурым волком раз гонялся.
Все
РАННЯЯ ВЕСНА
С протяжным шорохом под мост уходит крига - Зимы-гадальщицы захватанная книга, Вся в птичьих литерах, в сосновой чешуе. Читать себя велит одной, другой струе.
Эй, в черном ситчике, неряха городская, Ну, здравствуй, мать-весна! Ты вон теперь какая: Расселась - ноги вниз - на Каменном мосту И первых ласточек бросает в пустоту.
Девчонки-писанки с короткими носами, Как на экваторе, толкутся под часами В древнеегипетских ребристых башмаках, С цветами желтыми в русалочьих руках.
Как не спешить туда взволнованным студентам, Французам в дудочках, с владимирским акцентом, Рабочим молодым, жрецам различных муз И ловким служащим, бежавшим брачных уз?
Но дворник с номером косится исподлобья, Пока троллейбусы проходят, как надгробья, И я бегу в метро, где, у Москвы в плену, Огромный базилевс залег во всю длину.
Там нет ни времени, ни смерти, ни апреля, Там дышит ровное забвение без хмеля, И ровное тепло подземных городов, И ровный узкий свист летучих поездов.
Життя іде і все без коректур. І час летить, не стишує галопу. Давно нема маркізи Помпадур, і ми живем уже після потопу. Не знаю я, що буде після нас, в які природа убереться шати. Єдиний, хто не втомлюється, – час. А ми живі, нам треба поспішати. Зробити щось, лишити по собі, а ми, нічого, – пройдемо, як тіні, щоб тільки неба очі голубі цю землю завжди бачили в цвітінні. Щоб ці ліси не вимерли, як тур, щоб ці слова не вичахли, як руди. Життя іде і все без коректур, і як напишеш, так уже і буде. Але не бійся прикрого рядка. Прозрінь не бійся, бо вони як ліки. Не бійся правди, хоч яка гірка, не бійся смутків, хоч вони як ріки. Людині бійся душу ошукать, бо в цьому схибиш – то уже навіки.
Хочу у зеркала, где муть И сон туманящий, Я выпытать — куда Вам путь И где пристанище.
Я вижу: мачта корабля, И Вы — на палубе... Вы — в дыме поезда... Поля В вечерней жалобе —
Вечерние поля в росе, Над ними — вороны... — Благословляю Вас на все Четыре стороны!
Посвящено ,если не ошибаюсь,Софии Парнок....
Я вернулся в мой город, знакомый до слез, До прожилок, до детских припухлых желез.
Ты вернулся сюда, так глотай же скорей Рыбий жир ленинградских речных фонарей,
Узнавай же скорее декабрьский денек, Где к зловещему дегтю подмешан желток.
Петербург! я еще не хочу умирать: У тебя телефонов моих номера.
Петербург! У меня еще есть адреса, По которым найду мертвецов голоса.
Я на лестнице черной живу, и в висок Ударяет мне вырванный с мясом звонок,
И всю ночь напролет жду гостей дорогих, Шевеля кандалами цепочек дверных.
(не ручаюсь за правильность пунктуации)
Нет, я не буду знаменита, Меня не увенчает слава. Я, как на сан архимандрита, На это не имею права.
Ни Гумилев, ни злая пресса Не назовут меня талантом. Я - маленькая поэтесса С огромным бАнтом.
это Ирина Одоевцева. не могу сказать, что мне нравятся ее стихи, но у нее есть две замечательные книги - "На берегах Невы" и "На берегах Сенны". это ее воспоминания о поэтах и писателях - Гумелеве (он был ее учителем и наставником в стихотворном деле), Мандельштаме, Ахматовой, Цветаевой, Чуковском, Белом, Гиппиус с Мережковским, Бунине и пр. очень интересное чтение - живой, легкий язык и полное ощущение того, что побывал в поэтическом Петербурге 19-20 гг. и в вынужденной эмиграции последующих лет.
Полностью согласна-Одоевцеву стоит почитать
А еще хороша Тэффи
За то, что я грех прославляла, Отступника жадно хваля, Я с неба ночного упала На эти сухие поля.
И встала. И к дому чужому Пошла, притворилась своей, И терпкую злую истому Принесла с июльских полей.
И матерью стала ребенку, Женою тому, кто пел. Но гневно и хрипло вдогонку Мне горний ветер свистел.
Милая девушка, что ты колдуешь Черным зрачком и плечом? Так и меня ты, пожалуй, взволнуешь, Только — я здесь ни при чем.
Знаю, что этой игрою опасной Будешь ты многих пленять, Что превратишься из женщины страстной В умную нежную мать.
Но, испытавши судьбы перемены,— Сколько блаженств и потерь! — Вновь ты родишься из розовой пены Точно такой, как теперь.
Лишив меня морей, разбега и разлета И дав стопе упор насильственной земли, Чего добились вы? Блестящего расчета: Губ шевелящихся отнять вы не могли.
Я пью за военные астры, за все, чем корили меня, За барскую шубу, за астму, за желчь петербургского дня.
За музыку сосен савойских, Полей Елисейских бензин, За розу в кабине рольс-ройса и масло парижских картин.
Я пью за бискайские волны, за сливок альпийских кувшин, За рыжую спесь англичанок и дальних колоний хинин.
Я пью, но еще не придумал -- из двух выбираю одно: Веселое асти-спуманте иль папского замка вино.
Спасибо! То, что надо для начала рабочего дня
Быть знаменитым некрасиво. Не это подымает ввысь. Не надо заводить архива, Над рукописями трястись.
Цель творчества самоотдача, А не шумиха, не успех. Позорно ничего не знача, Быть притчей на устах у всех.
Но надо жить без самозванства, Так жить, что бы в конце концов Привлечь к себе любовь пространства, Услышать будущего зов.
И надо оставлять пробелы В судьбе, а не среди бумаг, Места и главы жизни целой Отчеркивая на полях.
И окунаться в неизвестность, И прятать в ней свои шаги, Как прячется в тумане местность, Когда в ней не видать ни зги.
Другие по живому следу Пройдут твой путь за пядью пядь, Но пораженья от победы Ты сам не должен отличать.
И должен ни единой долькой Не отступаться от лица, Но быть живым, живым и только, Живым и только до конца.
Пусть имена цветущих городов Ласкают слух значительностью бренной. Не город Рим живет среди веков, А место человека во вселенной.
Им овладеть пытаются цари, Священники оправдывают войны, И без него презрения достойны, Как жалкий сор, дома и алтари.
Я по лесенке приставной Лез на всклоченный сеновал, - Я дышал звезд млечных трухой, Колтуном пространства дышал.
И подумал: зачем будить Удлинненных звучаний рой, В этой вечной склоке ловить Эолийский чудесный строй?
Звезд в ковше медведицы семь. Добрых чувств на земле пять. Набухает, звенит темь, И растет, и звенит опять.
Не своей чешуей шуршим, Против шерсти мира поем, Лиру строим, словно спешим Обрасти косматым руном.
Из гнезда упавших щеглов Косари приносят назад, - Из горящих вырвусь рядов И вернусь в родной звукоряд.
Чтобы розовой крови связь И травы сухорукий звон Распростились: одна - скрепясь, А другая - в заумный сон.
Я не знаю, с каких пор Эта песенка началась - Не по ней ли шуршит вор, Комариный звенит князь?
Я хотел бы ни о чем Еще раз поговорить, Прошуршать спичкой, плечом Растолкать ночь - разбудить.
Раскидать бы за стогом стог - Шапку воздуха, что томит; Распороть, разорвать мешок, В котором тмин зашит.
Чтобы розовой крови связь, Этих сухоньких трав звон, Уворованная нашлась Через век, сеновал, сон.
спасибо за создание темы...
Э.Асадов СТИХИ О РЫЖЕЙ ДВОРНЯГЕ
Хозяин погладил рукою Лохматую рыжую спину: - Прощай, брат! Хоть жаль мне, не скрою, Но все же тебя я покину.
Швырнул под скамейку ошейник И скрылся под гулким навесом, Где пестрый людской муравейник Вливался в вагоны экспресса.
Собака не взвыла ни разу. И лишь за знакомой спиною Следили два карие глаза С почти человечьей тоскою.
Старик у вокзального входа Сказал:- Что? Оставлен, бедняга? Эх, будь ты хорошей породы... А то ведь простая дворняга!
Огонь над трубой заметался, Взревел паровоз что есть мочи, На месте, как бык, потоптался И ринулся в непогодь ночи.
В вагонах, забыв передряги, Курили, смеялись, дремали... Тут, видно, о рыжей дворняге Не думали, не вспоминали.
Не ведал хозяин, что где-то По шпалам, из сил выбиваясь, За красным мелькающим светом Собака бежит задыхаясь!
Споткнувшись, кидается снова, В кровь лапы о камни разбиты, Что выпрыгнуть сердце готово Наружу из пасти раскрытой!
Не ведал хозяин, что силы Вдруг разом оставили тело, И, стукнувшись лбом о перила, Собака под мост полетела...
Труп волны снесли под коряги... Старик! Ты не знаешь природы: Ведь может быть тело дворняги, А сердце - чистейшей породы!
ВДОХНОВЕНЬЕ
Смерть Хотела взять его за горло, Опрокинуть наземь, придушить. Он не мог ей это разрешить. Он сказал: - Не вовремя приперла! Кое-что хочу еще свершить! Тут-то он и принялся за дело - Сразу вдохновенье овладело, Потому что смерть его задела, Понял он, что надобно спешить, Все решать, что надобно решить!
* * * Примерзло яблоко К поверхности лотка, В киосках не осталось ни цветка, Объявлено открытие катка, У лыжной базы — снега по колено, Несутся снеговые облака, В печи трещит еловое полено...
Всё это значит, что весна близка! 1952
До свиданья, друг мой, до свиданья. Милый мой, ты у меня в груди. Предназначенное расставанье Обещает встречу впереди.
До свиданья, друг мой, без руки, без слова, Не грусти и не печаль бровей,- В этой жизни умирать не ново, Но и жить, конечно, не новей.
Написано зимой 1925 г. перед смертью в гостинице Англетер, говорят, что чернил в номере не было и Есенин писал кровью.
Комаров по лысине размазав Попадая в топи там и сям Автор нежных, дымчатых рассказов Шпарил из двухстволки по гусям
И грузинским тостам не обучен Речь свою за водкой и чайком Уснащал великим и могучим Русским нецензурным языком
В темноте залузганной хибары Он ворчал мрачнее сатаны По ночам-какие суки бабы По утрам-какие суки мы
И когда храпел ужасно громок Думал я тихонько про себя За него, наверно, тайный гномик Пишет, тихо пёрышком скрипя
Но однажды, ночью тёмной-тёмной При собачьем лае и дожде Не скажу, что с радостью огромной На зады мы вышли при луне
Совершая там обряд законный Мой товарищ, спрятанный в тени Вдруг сказал мне с дрожью незнакомой- Посмотри-ка, светятся они
Били прямо в нос навоз и силос Было сыро, гнусно и темно Ничего как-будто не светилось И светиться не было должно
Но внезапно я увидел, словно На минуту раньше был я слеп Как свежеотёсанные брёвна Испускали ровный белый свет
И была в них лунная дремота Запах далей северных лесных И ещё особенное что-то Выше нас, и выше их самих...
И товарищ тихо и блаженно Выдохнул из мрака - благодать Светяться то, светяться как, Женька И добавил грустно - так их мать.
Евтушенко, по большому счету, "борзописец", но талантливый сукин сын! Был! Давно!
В горнице моей светло. Это от ночной звезды. Матушка возьмет ведро, Молча принесет воды...
Красные цветы мои В садике завяли все. Лодка на речной мели Скоро догниет совсем.
Дремлет на стене моей Ивы кружевная тень. Завтра у меня под ней Будет хлопотливый день!
Буду поливать цветы, Думать о своей судьбе, Буду до ночной звезды Лодку мастерить себе...
ПОПЫТКА РЕВНОСТИ
Как живется вам с другою, - Проще ведь? - Удар весла! - Линией береговою Скоро ль память отошла
Обо мне, плавучем острове (По небу - не по водам!) Души, души! быть вам сестрами, Не любовницами - вам!
Как живется вам с простою Женщиною? Без божеств? Государыню с престола Свергши (с оного сошед),
Как живется вам - хлопочется - Ежится? Встается - как? С пошлиной бессмертной пошлости Как справляетесь, бедняк?
"Судорог да перебоев - Хватит! Дом себе найму". Как живется вам с любою - Избранному моему!
Свойственнее и съедобнее - Снедь? Приестся - не пеняй... Как живется вам с подобием - Вам, поправшему Синай!
Как живется вам с чужою, Здешнею? Ребром - люба? Стыд Зевесовой вожжою Не охлёстывает лба?
Как живется вам - здоровится - Можется? Поется - как? С язвою бессмертной совести Как справляетесь, бедняк?
Как живется вам с товаром Рыночным? Оброк - крутой? После мраморов Каррары Как живется вам с трухой
Гипсовой? (Из глыбы высечен Бог - и начисто разбит!) Как живется вам с сто-тысячной- Вам, познавшему Лилит!
Рыночною новизною Сыты ли? К волшбам остыв, Как живется вам с земною Женщиною, без шестых
Чувств? Ну, за голову: счастливы? Нет? В провале без глубин - Как живется, милый? Тяжче ли - Так же ли - как мне с другим?
Ах, метель такая, просто черт возьми! Забивает крышу белыми гвоздьми. Только мне не страшно, и в моей судьбе Непутевым сердцем я прибит к тебе.
К глупой красавице
Тобой пленяться издали Мое все зрение готово, Но слышать боже сохрани Мне от тебя одно хоть слово. Иль смех иль страх в душе моей Заменит сладкое мечтанье, И глупый смысл твоих речей Оледенит очарованье....
Так смерть красна издалека; Пускай она летит стрелою. За ней я следую пока; Лишь только б не она за мною........ За ней я всюду полечу, И наслажуся в созерцанье. Но сам привлечь ее вниманье Ни за полмира не хочу. -
Я красивых таких не видел, Только, знаешь, в душе затаю Не в плохой, а в хорошей обиде - Повторяешь ты юность мою.
Ты - мое васильковое слово, Я навеки люблю тебя. Как живет теперь наша корова, Грусть соломенную теребя?
Запоешь ты, а мне любимо, Исцеляй меня детским сном. Отгорела ли наша рябина, Осыпаясь под белым окном?
Что поет теперь мать за куделью? Я навеки покинул село, Только знаю - багряной метелью Нам листвы на крыльцо намело.
Знаю то, что о нас с тобой вместе Вместо ласки и вместо слез У ворот, как о сгибшей невесте, Тихо воет покинутый пес.
Но и все ж возвращаться не надо, Потому и достался не в срок, Как любовь, как печаль и отрада, Твой красивый рязанский платок.
Слава тебе, безысходная боль! Умер вчера сероглазый король.
Вечер осенний был душен и ал, Муж мой, вернувшись, спокойно сказал:
"Знаешь, с охоты его принесли, Тело у старого дуба нашли.
Жаль королеву. Такой молодой!.. За ночь одну она стала седой".
Трубку свою на камине нашел И на работу ночную ушел.
Дочку мою я сейчас разбужу, В серые глазки ее погляжу.
А за окном шелестят тополя: "Нет на земле твоего короля..."
Не классик,конечно,но душевно...
Вот опять захандрила дождями природа, Средь зимы с неба льёт, размывая снега. Плюс один, но хочу я нормальной погоды, Чтоб февраль по спине нас метелью стегал. Я хочу, чтобы май был по-майскому тёплым, А июнь не будил в нас осеннюю грусть, Я хочу, чтоб сентябрь листопадом заштопал Пустоту в моём сердце, которой боюсь. Ну что случилось с планетой людей? Перевернулся весь мир. Вот уже который год Погоды нет на земле, Погоды нет на земле моей. Я хочу, чтобы в августе гроз было меньше, Пусть лучи солнца вычертят долгие дни, Но мне жаль тех немногих забывчивых женщин Лишь за то, что не кончилось лето у них. Вот опять хлябь и грязь на раскисших дорогах, Развезло, и в закусочных ругань мужчин. И поют шофера во всех чайных, как трогал Лошадей потихонечку старый ямщик.
А вот еще - про Город (ничего похожего не знаю о Киеве - разве только у Булгакова в Белой Гвардии):
Я люблю возвращаться в свой город прокуренным гостем, Сесть в такси на стоянке, которой уютнее нет, И чуть-чуть тормознуться на улице Зодчего Росси В ожидании блеска мелькнувших вдали эполет. Боже мой, как люблю, как люблю я домой возвращаться... Как молитву читать номера ленинградских машин, И с родной Петроградской у старой мечети встречаться, Пролетая по белым ночам опьяненной души. Льют дожди надо мной, над Невой и святейшим Синодом С той поры, как велел основать этот город петровский указ. Я люблю возвращаться заранее зная погоду, Потому что привык быть обманутым ею за час. Мы уйдем потихоньку, себе и другим незаметно, А "Авроре" стоять, и огням на Ростральных гореть. Мы уйдем для того, чтобы пели другие поэты, И сияла, гремела оркестров начищенных медь. Я люблю возвращаться в свой город нежданно, под вечер, Продираясь сквозь толпы знакомых сплошных облаков, И на летное пол спускаться, хмелея от встречи, Захлебнувшись прохладой соленых балтийских ветров.
Ох как точно и здорово про Ленинград-именно про Ленинград, а не теперишний Санкт-Петербург, изобилующий бигбордами...
Я слово позабыл, что я хотел сказать. Слепая ласточка в чертог теней вернется, На крыльях срезанных, с прозрачными играть. B беспамятстве ночная песнь поется.
Не слышно птиц. Бессмертник не цветет. Прозрачны гривы табуна ночного. B сухой реке пустой челнок плывет. Среди кузнечиков беспамятствует слово.
И медленно растет, как бы шатер иль храм, То вдруг прикинется безумной Антигоной, То мертвой ласточкой бросается к ногам, С стигийской нежностью и веткою зеленой.
О, если бы вернуть и зрячих пальцев стыд, И выпуклую радость узнаванья. Я так боюсь рыданья аонид, Тумана, звона и зиянья!
А смертным власть дана любить и узнавать, Для них и звук в персты прольется, Но я забыл, что я хочу сказать, - И мысль бесплотная в чертог теней вернется.
Bсе не о том прозрачная твердит, Все ласточка, подружка, Антигона... И на губах, как черный лед, горит Стигийского воспоминанье звона.
Я ни разу за морем не был, Сердце тешит привычная мысль,- Там такое же синее небо, И такая же сложная жизнь. Может там веселей и богаче, Ярче краски и лето теплей. Только так же от боли там плачут, Так же в муках рожают детей.
Может я не совсем понимаю Явной выгоды тайных измен. Отчего же я чаще теряю, Ничего не имея взамен. За какими же новыми благами, Вольным - воля, спасённому - рай, Всё бегут, притворяясь бродягами, Пилигримы в неведомый край.
Что задумано, сделано, пройдено, Бросишь всё, ни о чем не скорбя. Только где-то кончается Родина, Если Родина есть у тебя. Оглянись на прощанье, и, - вот она Под ногами чужая земля. То ли птицы летят перелётные, То ли крысы бегут с корабля.
(А.Романов)
Я повторял: «Когда я буду Богат, богат! К твоим серьгам по изумруду – Какой наряд!»
Тобой любуясь ежедневно, Я ждал, – но ты – Всю зиму ты встречала гневно Мои мечты.
И только этот вечер майский Я так живу, Как будто сон овеял райский Нас наяву.
В моей руке – какое чудо! – Твоя рука, И на траве два изумруда; – Два светляка.
Я сам из тех, кто спрятался за дверью, Кто мог идти, но дальше не идет, Кто мог сказать, но только молча ждет, Кто духом пал и ни во что не верит.
Моя душа беззвучно слезы льет. Я песню спел, она не прозвучала. Устал я петь, мне не начать сначала, Не сделеть первый шаг и не идти вперед.
Я тот, чей разум прошлым лишь живет. Я тот, чей голос глух и потому К сияющим вершинам не зовет, Я добрый, но добра не сделал никому.
Я птица слабая, мне тяжело лететь Я тот, кто перед смертью еле дышит. И как ни трудно мне об этом петь, Я все-таки пою, ведь кто-нибудь услышит.
Все наденут сегодня пальто И заденут за поросли капель, Но из них не заметит никто, Что опять я ненастьями запил.
Засребрятся малины листы, Запрокинувшись кверху изнанкой, Солнце грустно сегодня, как ты,- Солнце нынче, как ты, северянка.
Все наденут сегодня пальто, Но и мы проживем без убытка. Нынче нам не заменит ничто Затуманившегося напитка.
2
О стыд, ты в тягость мне! О совесть, в этом раннем Разрыве столько грез, настойчивых еще! Когда бы, человек, - я был пустым собраньем Bисков и губ и глаз, ладоней, плеч и щек! Тогда б по свисту строф, по крику их, по знаку, По крепости тоски, по юности ее Я б уступил им всем, я б их повел в атаку, Я б штурмовал тебя, позорище мое!
Девушка пела в церковном хоре О всех усталых в чужом краю, О всех кораблях, ушедших в море, О всех, забывших радость свою.
Так пел ее голос, летящий в купол, И луч сиял на белом плече, И каждый из мрака смотрел и слушал, Как белое платье пело в луче.
И всем казалось, что радость будет, Что в тихой заводи все корабли, Что на чужбине усталые люди Светлую жизнь себе обрели.
И голос был сладок, и луч был тонок, И только высоко, у Царских Врат, Причастный Тайнам,- плакал ребенок О том, что никто не придет назад.
В деревне Бог живет не по углам, как думают насмешники, а всюду. Он освящает кровлю и посуду и честно двери делит пополам. В деревне Он - в избытке. В чугуне Он варит по субботам чечевицу, приплясывает сонно на огне, подмигивает мне, как очевидцу. Он изгороди ставит. Выдает девицу за лесничего. И в шутку устраивает вечный недолет объездчику, стреляющему в утку. Возможность же все это наблюдать, к осеннему прислушиваясь свисту, единственная, в общем, благодать, доступная в деревне атеисту.
ЛЮБОВЬ
Я дважды пробуждался этой ночью и брел к окну, и фонари в окне, обрывок фразы, сказанной во сне, сводя на нет, подобно многоточью, не приносили утешенья мне.
Ты снилась мне беременной, и вот, проживши столько лет с тобой в разлуке, я чувствовал вину свою, и руки, ощупывая с радостью живот, на практике нашаривали брюки и выключатель. И бредя к окну, я знал, что оставлял тебя одну там, в темноте, во сне, где терпеливо ждала ты, и не ставила в вину, когда я возвращался, перерыва умышленного. Ибо в темноте — там длится то, что сорвалось при свете. Мы там женаты, венчаны, мы те двуспинные чудовища, и дети лишь оправданье нашей наготе. В какую-нибудь будущую ночь ты вновь придешь усталая, худая, и я увижу сына или дочь, еще никак не названных,— тогда я не дернусь к выключателю и прочь руки не протяну уже, не вправе оставить вас в том царствии теней, безмолвных, перед изгородью дней, впадающих в зависимость от яви, с моей недосягаемостью в ней.
Вода в графине - чудо из чудес, Прозрачный шар, задержанный в паденье! Откуда он? Как очутился здесь, На столике, в огромном учрежденье? Какие предрассветные сады Забыли мы и помним до сих пор мы? И счастлив я способностью воды Покорно повторять чужие формы. А сам графин плывет из пустоты, Как призрак льдин, растаявших однажды, Как воплощенье горестной мечты Несчастных тех, что умерли от жажды. Что делать мне? Отпить один глоток, Подняв стакан? И чувствовать при этом, Как подступает к сердцу холодок Невыносимой жалости к предметам? Когда сотрудница заговорит со мной, Вздохну, но это не ее заслуга. Разделены невидимой стеной, Вода и воздух смотрят друг на друга...
Кто тише старика, Попавшего в больницу, В окно издалека Глядящего на птицу?
Кусты ему видны, Прижатые к киоску. Висят на нем штаны Больничные в полоску.
Бухгалтером он был Иль стекла мазал мелом? Уж он и сам забыл, Каким был занят делом.
Сражался в домино Иль мастерил динамик? Теперь ему одно Окно, как в детстве пряник.
И дальний клен ему Весь виден, до прожилок, Быть может, потому, Что дышит смерть в затылок.
Вдруг подведут черту Под ним, как пишут смету, И он уже - по ту, А дерево - по эту!
Расположение вещей На плоскости стола, И преломление лучей, И синий лед стекла. Сюда — цветы, тюльпан и мак, Бокал с вином — туда. Скажи, ты счастлив?— Нет.— А так? Почти.— А так?— О да!
Человек привыкает Ко всему, ко всему. Что ни год получает По письму, по письму
Это в белом конверте Ему пишет зима. Обещанье бессмертья - Содержанье письма.
Как красив ее почерк!- Не сказать никому. Он читает листочек И не верит ему.
Зимним холодом дышит У реки, у пруда. И в ответ ей не пишет Никогда, никогда.
Декабрьским утром черно-синим Тепло домашнее покинем И выйдем молча на мороз. Киоск фанерный льдом зарос, Уходит в небо пар отвесный, Деревья бьет сырая дрожь, И ты не дремлешь, друг прелестный, А щеки варежкою трешь.
Шел ночью снег. Скребут скребками. Бегут кто тише, кто быстрей. В слезах, под теплыми платками, Проносят сонных малышей. Как не похожи на прогулки Такие выходы к реке! Мы дрогнем в темном переулке На ленинградском сквозняке.
И я с усилием привычным Вернуть стараюсь красоту Домам, и скверам безразличным, И пешеходу на мосту. И пропускаю свой автобус, И замерзаю, весь в снегу, Но жить, покуда этот фокус Мне не удался, не могу.
Среди знакомых ни одна Не бросит в пламя денег пачку, Не пошатнется, впав в горячку, В дверях, бледнее полотна. В концертный холод или сквер, Разогреваясь понемногу, Не пронесет, и слава богу, Шестизарядный револьвер.
Я так и думал бы, что бред Все эти тени роковые, Когда б не туфельки шальные, Не этот, издали, привет. Разят дешевые духи, Не хочет сдержанности мудрой, Со щек стирает слезы с пудрой И любит жуткие стихи.
Звезда над кронами дерев Сгорит, чуть-чуть не долетев.
И ветер дует... Но не так, Чтоб ели рухнули в овраг.
И ливень хлещет по лесам, Но, просветлев, стихает сам.
Кто, кто так держит мир в узде, Что может птенчик спать в гнезде?
Быть нелюбимым! Боже мой! Какое счастье быть несчастным! Идти под дождиком домой С лицом потерянным и красным.
Какая мука, благодать Сидеть с закушенной губою, Раз десять на день умирать И говорить с самим собою.
Какая жизнь - сходить с ума! Как тень, по комнате шататься! Какое счастье - ждать письма По месяцам - и не дождаться.
Кто нам сказал, что мир у ног Лежит в слезах, на всё согласен? Он равнодушен и жесток. Зато воистину прекрасен.
Что с горем делать мне моим? Спи. С головой в ночи укройся. Когда б я не был счастлив им, Я б разлюбил тебя. Не бойся!
Если я заболею, к врачам обращаться не стану, Обращаюсь к друзьям (не сочтите, что это в бреду): постелите мне степь, занавесьте мне окна туманом, в изголовье поставьте ночную звезду.
Я ходил напролом. Я не слыл недотрогой. Если ранят меня в справедливых боях, забинтуйте мне голову горной дорогой и укройте меня одеялом в осенних цветах.
Порошков или капель - не надо. Пусть в стакане сияют лучи. Жаркий ветер пустынь, серебро водопада - Вот чем стоит лечить. От морей и от гор так и веет веками, как посмотришь, почувствуешь: вечно живем.
Не облатками белыми путь мой усеян, а облаками. Не больничным от вас ухожу коридором, а Млечным Путем.
Сыпь, гармоника! Скука... Скука... Гармонист пальцы льет волной. Пей со мною, паршивая сука. Пей со мной.
Излюбили тебя, измызгали, Невтерпёж! Что ж ты смотришь так синими брызгами? Или в морду хошь?
В огород бы тебя, на чучело, Пугать ворон. До печенок меня замучила Со всех сторон.
Сыпь, гармоника! Сыпь, моя частая! Пей, выдра! Пей! Мне бы лучше вон ту, сисястую, Она глупей.
Я средь женщин тебя не первую, Немало вас. Но с такой вот, как ты, со стервою Лишь в первый раз.
Чем больнее, тем звонче То здесь, то там. Я с собой не покончу. Иди к чертям.
К вашей своре собачей Пора простыть. Дорогая... я плачу... Прости... Прости...
Угрызение
Я совершил тягчайший из грехов, Я не был счастлив, нет мне оправданья. Извел я годы, полные страданья, На поиски несбыточных стихов. Родители мои меня зачали Для тверди, влаги, ветра и огня, Ласкали и лелеяли меня. А я их предал. Горше нет печали. Проклятье мне. Я тот, кто дал созреть В своем уме, очищенном от чувства, Обманчивым симметриям исскуства. Я их взалкал. А должен был презреть. Пускай я проклят с самого зачатья, Веди меня вперед, мое проклятье!
Перевод В.Алексеева
Петлей на шею луч накинь! Сплетусь в палящем лете я! Гремят на мне наручники, любви тысячелетия…
Погибнет все. Сойдет на нет. И тот, кто жизнью движет. последний луч над тьмой планет из солнц последних выжжет. И только боль моя острей - стою, огнем обвит, на несгорающем костре немыслимой любви.
Самое яркое событие русской поэзии нашего века - В.В.М. Какая лирика! Ни соплей, ни слез, ни стонов и вместе с тем - сколько боли!
Этот вечер решал - не в любовники выйти ль нам?- темно, никто не увидит нас, Я наклонился действительно, и действительно я, наклонясь, сказал ей, как добрый родитель: "Страсти крут обрыв - будьте добры, отойдите. Отойдите, будьте добры".
Ступени
Любой цветок неотвратимо вянет В свой срок и новым место уступает. Так и для каждой мудрости настанет Час, отменяющий ее значенье. И снова жизнь душе повелевает Себя перебороть, переродиться Для неизвестного еще служенья Привычные святыни покидая, — И в каждом начинании таится Отрада, благостная и живая. Все круче поднимаются ступени, Ни на одной нам не найти покоя, Мы вылеплены божьею рукою Для долгих странствий, не для косной лени. Опасно через меру пристраститься К давно налаженному обиходу. Лишь тот, кто вечно в путь готов пуститься Выигрывает бодрость и свободу. Как знать, быть может, смерть, и гроб, и тленье — Лишь новая ступень к иной отчизне. Не может кончиться работа жизни… Так в путь — и все отдай за обновленье.
пер. С. Аверинцева
STUFEN
Wie jede Bluete welkt und jede Jugend Dem Alter weicht, blueht jede Lebensstufe, Blueht jede Weisheit auch und jede Tugend Zu ihrer Zeit und darf nicht ewig dauern. Es muss das Herz bei jedem Lebensrufe Bereit zum Abschied sein und Neubeginne, Um sich in Tapferkeit und ohne Trauern In neue, andre Bindungen zu geben. Und jedem Anfang wohnt ein Zauber inne, Der uns beschuetzt und der uns hilft, zu leben.
Wir sollen heiter Raum um Raum durchschreiten, An keinem wie an einer Heimat haengen, Der Weltgeist will nicht fesseln uns und engen, Er will uns Stufe um Stufe heben, weiten. Kaum sind wir heimisch einem Lebenskreise Und traublich eingewohnt, so droht Erschlaffen, Nur wer bereit zu Aufbruch ist und Reise, Mag laehmender Gewoehnung sich entraffen. Es wird vielleicht auch noch die Todesstunde Uns neuen Raeumen jung entgegensenden, Des Lebens Ruf an uns wird niemals enden... Wohlan denn, Herz, nimm Abschied und gesunde!
90
Уж если ты разлюбишь - так теперь, Теперь, когда весь мир со мной в раздоре. Будь самой горькой из моих потерь, Но только не последней каплей горя!
И если скорбь дано мне превозмочь, Не наноси удара из засады. Пусть бурная не разрешится ночь Дождливым утром - утром без отрады.
Оставь меня, но не в последний миг, Когда от мелких бед я ослабею. Оставь сейчас, чтоб сразу я постиг, Что это горе всех невзгод больнее,
Что нет невзгод, а есть одна беда - Твоей любви лишиться навсегда.
Then hate me when thou wilt; if ever, now; Now, while the world is bent my deeds to cross, Join with the spite of fortune, make me bow, And do not drop in for an after-loss: Ah, do not, when my heart hath 'scoped this sorrow, Come in the rearward of a conquer'd woe; Give not a windy night a rainy morrow, To linger out a purposed overthrow. If thou wilt leave me, do not leave me last, When other petty griefs have done their spite But in the onset come; so shall I taste At first the very worst of fortune's might, And other strains of woe, which now seem woe, Compared with loss of thee will not seem so.
* * * Не отрекаются любя. Ведь жизнь кончается не завтра. Я перестану ждать тебя, а ты придешь совсем внезапно. А ты придешь, когда темно, когда в стекло ударит вьюга, когда припомнишь, как давно не согревали мы друг друга. И так захочешь теплоты, не полюбившейся когда-то, что переждать не сможешь ты трех человек у автомата. И будет, как назло, ползти трамвай, метро, не знаю что там. И вьюга заметет пути на дальних подступах к воротам... А в доме будет грусть и тишь, хрип счетчика и шорох книжки, когда ты в двери постучишь, взбежав наверх без передышки. За это можно все отдать, и до того я в это верю, что трудно мне тебя не ждать, весь день не отходя от двери.
От созидательных идей, упрямо требующих крови, от разрушительных страстей, лежащих тайно в их основе, от звезд, бунтующих нам кровь, мысль облучающих незримо, чтоб жажде вытоптать любовь, стать от любви неотличимой. От правд, затмивших правду дней, от лжи, что станет им итогом, одно спасенье -- стать умней, сознаться в слабости своей и больше зря не спорить с Богом.
То в виде девочки, то в образе старушки, То грустной, то смеясь - ко мне стучалась ты: То требуя стихов, то ласки, то игрушки И мне даря взамен и нежность, и цветы.
То горько плакала, уткнувшись мне в колени, То змейкой тонкою плясала на коврах... Я знаю детских глаз мучительные тени И запах ладана в душистых волосах.
Огонь какой мечты в тебе горит бесплодно? Лампада ль тайная? Смиренная свеча ль? Ах, все великое, земное безысходно... Нет в мире радости светлее, чем печаль!
Я клавишей стаю кормил с руки Под хлопанье крыльев, плёск и клёкот. Я вытянул руки, я встал на носки, Рукав завернулся, ночь тёрлась о локоть.
И было темно. И это был пруд И волны. И птиц из породы люблю вас, Казалось скорей умертвят чем умрут, Красивые, крепкие, чёрные клювы.
И это был пруд. И было темно. Пылали кубышки с полуночным дегтем. И было волною обглодано дно У лодки. И грызлися птицы у локтя.
И ночь полоскалась в гортанях запруд. Казалось, покуда птенец не накормлен, То самки скорей умертвят, чем умрут Рулады в крикливом, искривленном горле.
Я клавишей стаю кормил с руки... ....ночь тёрлась о локоть.
Потрясающие метафоры. Вот, чем отличается Поэт от людей.
На берегу
Он у реки сидел на камыше, Накошенном крестьянами на крыши, И тихо было там, а на душе Еще того спокойнее и тише. И сапоги он скинул. И когда Он в воду ноги опустил, вода Заговорила с ним, не понимая, Что он не знает языка ее. Он думал, что вода - глухонемая И бессловесно сонных рыб жилье, Что реют над водою коромысла И ловят комаров или слепней, Что хочешь мыться - мойся, хочешь - пей, И что в воде другого нету смысла.
И вправду чуден был язык воды, Рассказ какой-то про одно и то же, На свет звезды, на беглый блеск слюды, На предсказание беды похожий. И что-то было в ней от детских лет, От непривычки мерить жизнь годами, И от того, чему названья нет, Что по ночам приходит перед снами, От грозного, как в ранние года, Растительного самоощущенья.
Вот какова была в тот день вода И речь ее - без смысла и значенья.
1956г.
Люди, общества и дружбы которых я постоянно ищу,- это так называемые порядочные и неглупые люди; их душевный склад настолько мне по душе, что отвращает от всех остальных. Среди всего многообразия характеров такой, в сущности говоря, наиболее редок; это – характер, созданный, в основном, природой. Для подобных людей цель общения – быть между собой на короткой ноге, посещать друг друга и делиться друг с другом своими мыслями; это – соприкосновение душ, не преследующее никаких выгод.
- Где, купец, твое роскошество? "Во дырявом во лукошечке!"
- Где, гордец, твои учености? "Под подушкой у девчоночки!"
- Где, красавец, щеки алые? "За ночь черную - растаяли".
- Крест серебряный с цепочкою? "У девчонки под сапожками!"
Не люби, богатый, - бедную, Не люби, ученый, - глупую, Не люби, румяный, - бледную, Не люби, хороший, - вредную: Золотой - полушку медную!
Любил, Как сон, Прелестную, С мечтой И грустью в облике, Любил полунебесную, Стоящую на облаке.
Не видел, Как менялася С бедою неутешною, Не видел, Как спускалася С небес На землю грешную.
Не тихою, Не слабою, Но рано песню спевшую, Увидел просто бабою, Уже отяжелевшую.
Такая И встречается, Такая мне и любится. Мой вкус Перемещается От Рафаэля К Рубенсу.
К разврату имея привычку, Используя сердце как тряпку, Меня вы держали, как птичку, За тонкую лапку.
И чувства питая едва ли Пристойней, чем ход механизма, Меня вы опять упрекали В избытке цинизма.
Ах, дарите жестов картинность Вы девочке, впавшей в немилость, Чтоб жертва за вашу наивность Опять поплатилась.
Меня вы держали, как птичку. И я же была виновата, Что приобретала привычку К чужому разврату.
Розкажу тобі думку таємну, дивний здогад мене обпік:
я залишуся в серці твоєму на сьогодні, на завтра, навік.
І минатиме час, нанизавши сотні вражень, імен і країн, –
на сьогодні, на завтра, назавжди! – ти залишишся в серці моїм.
А чому? То чудна теорема, на яку ти мене прирік.
То все разом, а ти – окремо. І сьогодні, і завтра, й навік.
Умирають майстри, залишаючи спогад, як рану. В барельєфах печалі уже їм спинилася мить. А підмайстри іще не зробились майстрами. А робота не жде. Її треба робить.
І приходять якісь безпардонні пронози. Потираючи руки, беруться за все. Поки геній стоїть, витираючи сльози, метушлива бездарність отари свої пасе.
Дуже дивний пейзаж: косяками ідуть таланти. Сьоме небо своє пригинає собі суєта. При майстрах якось легше. Вони — як Атланти, держать небо на плечах. Тому і є висота.
Мій кіт за тобою скучив, У мене нові книжки, У мене нові шпалери, Мій кіт за тобою скучив.
У мене нові шпалери, У мене нове життя, І тільки одна проблема: Мій кіт за тобою скучив.
*** дівчина яка завжди ходить лише повз сврїми парфумами нагадує мені про ту що колись проходила не повз а наскрізь
Bсегда загадочны утраты. В бесплодных розысках в ответ Я мучаюсь без результата: У смерти очертаний нет. Тут все - полуслова и тени, Обмолвки и самообман, И только верой в воскресенье Какой-то указатель дан. Зима - как пышные поминки: Наружу выйти из жилья, Прибавить к сумеркам коринки, Облить вином - вот и кутья. Пред домом яблоня в сугробе, И город в снежной пелене - Твое огромное надгробье, Как целый год казалось мне. Лицом повернутая к богу, Ты тянешься к нему с земли, Как в дни, когда тебе итога Еще на ней не подвели.
Когда и Церетели кич, И девушка с веслом, И застоявшийся Ильич Отправятся на слом,
Когда религии оков Развеют колдовство, И изберется дураков В парламент меньшинство,
Когда в последний самый раз Зависнет интернет, Клянусь, что полюблю я Вас! ... А может быть, и нет...
ОШИБКА
Это было в провинции, в страшной глуши. Я имел для души Дантистку с телом белее известки и мела, А для тела - Модистку с удивительно нежной душой.
Десять лет пролетело. Теперь я большой: Так мне горько и стыдно И жестоко обидно: Ах, зачем прозевал я в дантистке Прекрасное тело, А в модистке Удивительно нежную душу! Так всегда: Десять лет надо скучно прожить, Чтоб понять иногда, Что водой можно жажду свою утолить, А прекрасные розы - для носа.
О, я продал бы книги свои и жилет (Весною они не нужны)
И под свежим дыханьем весны Купил бы билет И поехал в провинцию, в страшную глушь: Но, увы! Ехидный рассудок уверенно каркает: Чушь! Не спеши - У дантистки твоей, У модистки твоей Нет ни тела уже, ни души.
Ты хмуришься вечно, а я так беспечна, Не быть нам вдвоем. Мы разные песни поём - ты о вечном, А я о земном.
Ты ночью сидишь при свете луны Над книгой своей. Страницы алы ,а знаки черны, И ты всё черней.
Сползаются тени из дальних углов К твоей голове, А я ухожу на запах костров По мягкой траве.
А ночь так свежа, и пахнет сирень, Гудят провода. Останешься ты стеречь свою тень, Один, как всегда. Ты писем не будешь писать и стихов Про ревность и грусть, Не станешь моих дожидаться шагов, И я не вернусь.
Тоска, одиночество, боль, дыхание ночи... Это ,конечно совсем не то ,что ты хочешь А я становлюсь всё злей и упорней Я каждый раз вырываюсь с корнем Оставляя глубокие раны, ужасные шрамы И лечу все равно траекторией той же самой ...
Становясь от этого злей и упорней Снова и снова вырываясь с корнем
Милый, имя тебе легион, ты одержим Поэтому я не беру телефон Соблюдаю постельный режим Но, в зеркале ты Из крана твой смех Ты не можешь меня отпустить А я не могу вас всех
Ты за каждым углом В крыльях бабочек, в кронах деревьев И дело тут вовсе не в знаках ,заклятиях, зельях Демоны ищут тепла и участья Предаюсь огню, разрываюсь на части Оставляю ожоги и ноющие порезы Все равно, ты ранишь сильней ,чем стекло и железо
Демоны ищут тепла и участья Предаюсь огню, разрываюсь на части
Милый, имя тебе легион, ты одержим Поэтому я не беру телефон Соблюдаю постельный режим Но, в зеркале ты Из крана твой смех Ты не можешь меня отпустить А я не могу вас всех Я попалась во все ловушки и чёрные дыры Я гуляла над бездной по краю реального мира И ушла чуть раньше чем слишком поздно Закрываю глаза - исчезают звезды Милый, имя тебе легион, ты одержим Поэтому я не беру телефон Соблюдаю постельный режим Но, в зеркале ты Из крана твой смех Ты не можешь меня отпустить А я не могу вас всех.
Прощай! Я поднял паруса И встал со вздохом у руля, И резвых чаек голоса Да белой пены полоса — Всё, чем прощается земля Со мной... Прощай! Мне даль пути грозит бедой, И червь тоски мне сердце гложет, И машет гривой вал седой... Но — море всей своей водой Тебя из сердца смыть не может!.. О, нет!.. Прощай! Не замедляй последний час, Который я с тобой вдвоём Переживал уже не раз! Нет, больше он не сблизит нас, Напрасно мы чего-то ждём... Прощай! Зачем тебя я одевал Роскошной мантией мечты? Любя тебя, — я сознавал, Что я себе красиво лгал И что мечта моя — не ты! Зачем? Прощай! Любовь — всегда немного ложь, И правда вечно в ссоре с ней; Любви достойных долго ждешь, А их всё нет... И создаешь Из мяса в тряпках - нежных фей... Прощай! Прощай! Я поднял паруса И встал со вздохом у руля, И резвых чаек голоса Да белой пены полоса - Всё, чем прощается земля Со мной... Прощай!
Любить иных - тяжелый крест А ты прекрасна без извилин, И прелести твоей секрет Разгадке жизни равносилен.
Весною слышен шорох снов И шелест новостей и истин. Ты из семьи таких основ. Твой смысл, как воздух, бескорыстен.
Легко проснуться и прозреть, Словесный сор из сердца вытрясть И жить, не засоряясь впредь, Все это - не большая хитрость.
К чему нам быть на ты, к чему -- мы искушаем расстоянье. Милее сердцу и уму старинное: вы пан, я пани...
Какими прежде были мы! Приятно, что ни говорите, услышать из вечерней тьмы: -- Пожалуйста, не уходите!
Я муки адские терплю, а нужно, в сущности, немного -- вдруг прошептать: -- Я вас люблю, мой друг, без вас мне одиноко.
Зачем мы перешли на ты... За это нам и перепало на грош любви и простоты, -- а что-то главное пропало...
Жизнь упала, как зарница, Как в стакан воды - ресница. Изолгавшись на корню, Никого я не виню.
Как дрожала губ малина, Как поила чаем сына, Говорила наугад, Ни к чему и невпопад.
Как нечаянно запнулась, Изолгалась, улыбнулась - Так, что вспыхнули черты Неуклюжей красоты.
Есть за куколем дворцовым И за кипенем садовым Заресничная страна,- Там ты будешь мне жена.
Bыбрав валенки сухие И тулупы золотые, Взявшись за руки, вдвоем, Той же улицей пойдем,
Без оглядки, без помехи На сияющие вехи - От зари и до зари Налитые фонари.
Жінка
У чому зміст твоїх промов?… У непорушності граматики? Філософ, ти мене знайшов У геометріях і алгебрах.
А досконалості в мені, Як у ядрі молекули. Я – нелогічна, а тобі Здаюся формулою деколи.
Я - всесвіт, а моє ім‘я – Лиш сума літер. Я – жінка, а твоє єство – У чоловічих алфавітах. (Уляна Гнатюк)
и еще О. Григорьев
*** Много нас по подобию божию И все-таки каждый с изъяном. Будем считать, что изъянами Обязаны мы обезьянам.
*** Жену свою я не хаю И никогда не брошу ее. Это со мной она стала плохая, Взял то ее я хорошую.
*** Я ударился об угол Значит мир не так уж кругл.
Медлительной чредой нисходит день осенний, Медлительно крутится желтый лист, И день прозрачно свеж, и воздух дивно чист — Душа не избежит невидимого тленья.
Так, каждый день стареется она, И каждый год, как желтый лист кружится, Все кажется, и помнится, и мнится, Что осень прошлых лет была не так грустна.
Никогда не забуду (он был, или не был, Этот вечер): пожаром зари Сожжено и раздвинуто бледное небо, И на желтой заре — фонари.
Я сидел у окна в переполненном зале. Где-то пели смычки о любви. Я послал тебе черную розу в бокале Золотого, как небо, аи.
Ты взглянула. Я встретил смущенно и дерзко Взор надменный и отдал поклон. Обратясь к кавалеру, намеренно резко Ты сказала: «И этот влюблен».
И сейчас же в ответ что-то грянули струны, Исступленно запели смычки… Но была ты со мной всем презрением юным, Чуть заметным дрожаньем руки…
Ты рванулась движеньем испуганной птицы, Ты прошла, словно сон мой легка… И вздохнули духи, задремали ресницы, Зашептались тревожно шелка.
Но из глуби зеркал ты мне взоры бросала И, бросая, кричала: «Лови!..» Монисто бренчало, цыганка плясала И визжала заре о любви.
Не думаю, не жалуюсь, не спорю. Не сплю. Не рвусь ни к солнцу, ни к луне, ни к морю, Ни к кораблю.
Не чувствую, как в этих стенах жарко, Как зелено в саду. Давно желанного и жданного подарка Не жду.
Не радуют ни утро, ни трамвая Звенящий бег. Живу, не видя дня, позабывая Число и век.
На, кажется, надрезанном канате Я — маленький плясун. Я — тень от чьей-то тени. Я — лунатик Двух темных лун.
Не волнуйся, не плачь, не труди Сил иссякших, и сердца не мучай Ты со мной, ты во мне, ты в груди, Как опора, как друг и как случай
Верой в будущее не боюсь Показаться тебе краснобаем. Мы не жизнь, не душевный союз — Обоюдный обман обрубаем.
Из тифозной тоски тюфяков Вон на воздух широт образцовый! Он мне брат и рука. Он таков, Что тебе, как письмо, адресован.
Надорви ж его вширь, как письмо, С горизонтом вступи в переписку, Победи изнуренья измор, Заведи разговор по-альпийски.
И над блюдом баварских озер, С мозгом гор, точно кости мосластых, Убедишься, что я не фразер С заготовленной к месту подсласткой.
Добрый путь. Добрый путь. Наша связь, Наша честь не под кровлею дома. Как росток на свету распрямясь, Ты посмотришь на все по-другому.
Один идет прямым путем, Другой идет по кругу И ждет возврата в отчий дом, Ждет прежнюю подругу. А я иду - за мной беда, Не прямо и не косо, А в никуда и в никогда, Как поезда с откоса.
Зачем вы отравили воду И с грязью мой смешали хлеб? Зачем последнюю свободу Вы превращаете в вертеп? За то, что я не издевалась Над горькой гибелью друзей? За то, что я верна осталась Печальной родине моей? Пусть так. Без палача и плахи Поэту на земле не быть. Нам покаянные рубахи, Нам со свечой идти и выть.
Сообщение удалено. Удалил Dallas
Заплаканная осень, как вдова В одеждах черных, все сердца туманит... Перебирая мужнины слова, Она рыдать не перестанет. И будет так, пока тишайший снег Не сжалится над скорбной и усталой... Забвенье боли и забвенье нег — За это жизнь отдать не мало.
Песня девушек (из поэмы "Евгений Онегин )
Девицы, красавицы, Душеньки, подруженьки, Разыграйтесь, девицы, Разгуляйтесь, милые! Затяните песенку, Песенку заветную, Заманите молодца К хороводу нашему. Как заманим молодца, Как завидим издали, Разбежимтесь, милые, Закидаем вишеньем, Вишеньем, малиною, Красною смородиной. Не ходи подслушивать Песенки заветные, Не ходи подсматривать Игры наши девичьи.
Когда человек умирает, Изменяются его портреты. По-другому глаза глядят, и губы Улыбаются другой улыбкой. Я заметила это, вернувшись С похорон одного поэта. И с тех пор проверяла часто, И моя догадка подтвердилась.
Это просто, это ясно, Это всякому понятно, Ты меня совсем не любишь, Не полюбишь никогда. Для чего же так тянуться Мне к чужому человеку, Для чего же каждый вечер Мне молиться за тебя? Для чего же, бросив друга И кудрявого ребенка, Бросив город мой любимый И родную сторону, Черной нищенкой скитаюсь По столице иноземной? О, как весело мне думать, Что тебя увижу я!
Течет река неспешно по долине, Многооконный на пригорке дом. А мы живем, как при Екатерине: Молебны служим, урожая ждем. Перенеся двухдневную разлуку, К нам едет гость вдоль нивы золотой, Целует бабушке в гостиной руку И губы мне на лестнице крутой.
Проста моя осанка, Нищ мой домашний кров. Ведь я островитянка С далеких островов!
Живу — никто не нужен! Взошел — ночей не сплю. Согреть чужому ужин — Жилье свое спалю!
Взглянул — так и знакомый, Взошел — так и живи! Просты наши законы: Написаны в крови.
Луну заманим с неба В ладонь,— коли мила! Ну, а ушел — как не был, И я — как не была.
Гляжу на след ножовый: Успеет ли зажить До первого чужого, Который скажет: «Пить».
я не особая поклонница Фета, однако этот стих мне нравится. кажется, что вчера написан, а не в 1847 году.
Непогода - осень - куришь, Куришь - всё как будто мало. Хоть читал бы, - только чтенье Подвигается так вяло.
Серый день ползет лениво, И болтают нестерпимо На стене часы стенные Языком неутомимо.
Сердце стынет понемногу, И у жаркого камина Лезет в голову больную Всё такая чертовщина!
Над дымящимся стаканом Остывающего чаю, Слава богу, понемногу, Будто вечер, засыпаю...
Дней сползающие слизни, ...Строк подённая швея... Что до собственной мне жизни? Не моя, раз не твоя. И до бед мне мало дела Собственных... -- Еда? Спаньё? Что до смертного мне тела? Не моё, раз не твоё.
Пару дней назад услышал по радио старую вещь "Черного кофе". Всегда нравилась, а в этот раз, после перерыва, особенно. Нашел в гуглике....
Пылает за окном звезда, Мигает огоньком лампада; Так, значит, суждено и надо, Чтоб стала горечью отрада, Невесть ушедшая куда.
Над колыбелью - тихий свет И как не твой - припев баюнный... И снег... и звёзды - лисий след... И месяц золотой и юный, Ни дней не знающий, ни лет.
И жаль и больно мне спугнуть С бровей знакомую излуку И взять, как прежде, в руки - руку: Прости ты мне земную муку, Земную ж радость - не забудь!
Звезда - в окне, в углу - лампада, И в колыбели - синий свет. Поутру - стол и табурет. Так, значит, суждено, и - нет Иного счастья и не надо!..
Молчанье , как ожог. Прости. На свой вопрос уже не ждешь ответа. Мы понимаем – истины просты. Но как же тяжко пониманье это.
*****************************
Вероника Долина.
Тайный свет мой, дозвонюсь, Непременно обьяснюсь, Как ни словом, ни словечком Нипочем тебе не снюсь.
Мол, прости, мол, извини, На дворе такие дни, За окном такие годы - Мы одинажды одни.
Тайный свет мой, тайный план: Я закроюсь в свой чулан. Я прилажу к телу крылья, Будто я аэроплан.
А прилажу – прилечу. Заночую где хочу: В уголке твоей усадьбы Или близенько к плечу.
Тайный свет мой, тайный жар. Отчего ты губы сжал? Ни о чем не беспокойся, Там живи, куда сбежал.
Свет мой тайный, видный чуть. Навсегда спокоен будь. Не затем, чтоб сделать больно, Я звоню когда – нибудь.
К ожиданию
Ожидание - это чужое кино, обещание чуда - не чудо. Как в кино, забери меня, милый, в окно, забери меня, милый, отсюда.
Сколько лет провела у стекла, у окна, да теперь это больше не важно. Забирай меня, если тебе я нужна, поцелуй меня коротко, влажно.
Вероятно, иное иному дано, я нелепа, я слишком серьезна... Окуни меня, милый, в вино, как в кино, окуни меня, если не поздно.
Выбирай мы друг друга и не выбирай, но должно было грянуть все это, забирай меня, милый, скорей забирай, а не то моя песенка спета. забирай меня, милый, скорей забирай, а не то моя песенка спета.
Как по улицам Киева-Вия Ищет мужа не знаю чья жинка, И на щеки ее восковые Ни одна не скатилась слезинка.
Не гадают цыганочки кралям, Не играют в купеческом скрипки, На Крещатике лошади пали, Пахнут смертью господские Липки.
Уходили с последним трамваем Прямо зА город красноармейцы, И шинель прокричала сырая: "Мы вернемся еще - разумейте..."
(37-й год)
Из полутемной залы, вдруг, Ты выскользнула в легкой шали - Мы никому не помешали, Мы не будили спящих слуг...
Стрижи
Нет сил никаких у вечерних стрижей Сдержать голубую прохладу. Она прорвалась из горластых грудей И льется, и нет с нею сладу.
И нет у вечерних стрижей ничего, Что б там, наверху, задержало Витийственный возглас их: О, торжество, Смотрите, земля убежала!
Как белым ключом закипая в котле, Уходит бранчливая влага,- Смотрите, смотрите- нет места земле От края небес до оврага.
Инна, оцените мощь и размах последней строфы.....вчера прочел, до сих пор под впечатлением....
Я именем твоим не оскверняю уст. Ничто греховное мой сон не посещает, Лишь память о тебе как тот библейский куст Семь страшных лет мне путь мой освещает.
И как приворожить меня прохожий мог, Веселый человек с зелеными глазами, Любимец девушек, наездник и игрок. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Тому прошло семь лет. Прославленный Октябрь, Как листья желтые, сметал людские жизни. А друга моего последний мчал корабль От страшных берегов пылающей отчизны.
И, в памяти черной пошарив, найдешь До самого локтя перчатки, И ночь Петербурга. И в сумраке лож Тот запах и душный и сладкий И ветер с залива. А там, между строк, Минуя и ахи и охи, Тебе улыбнется презрительно Блок - Трагический тенор эпохи.
О, как меня любили ваши деды, Улыбчиво, и томно, и светло. Прощали мне и дольники и бреды И киевское помело. Прощали мне (и то всего милее) Они друг друга...
Войди в меня, и не найди печали, Найди лишь то о чем я сам забыл. И пусть звенят те струны, что звучали, Когда ты мне была как пара крыл.
Войди в меня и не найди причины, Которая нас в жизни развела, И удивись: как слабы все мужчины На разные амурные дела.
Войди в меня, и не найди упрека, Я все пойму, пущу тебя любой: Веселой, искрометной, одинокой, Оставленной, отверженной, больной.
Войди в меня, неспешно и не сразу, Дай попривыкнуть к женской теплоте И расскажи мне лучшую из сказок, Пока я грею чайник на плите.
Не уделяй мне много времени, вопросов мне не задавай. Глазами добрыми и верными руки моей не задевай.
Не проходи весной по лужицам, по следу следа моего. Я знаю - снова не получится из этой встречи ничего.
Ты думаешь, что я из гордости хожу, с тобою не дружу? Я не из гордости - из горести так прямо голову держу.
Мой друг, ты спросишь, кто велит, Чтоб жглась юродивого речь?
Давай ронять слова, Как сад - янтарь и цедру, Рассеянно и щедро, Едва, едва, едва.
Не надо толковать, Зачем так церемонно Мареной и лимоном Обрызнута листва.
Кто иглы заслезил И хлынул через жерди На ноты, к этажерке Сквозь шлюзы жалюзи.
Кто коврик за дверьми Рябиной иссурьмил, Рядном сквозных, красивых Трепещущих курсивов.
Ты спросишь, кто велит, Чтоб август был велик, Кому ничто не мелко, Кто погружен в отделку
Кленового листа И с дней Экклезиаста Не покидал поста За теской алебастра?
Ты спросишь, кто велит, Чтоб губы астр и далий Сентябрьские страдали? Чтоб мелкий лист ракит С седых кариатид Слетал на сырость плит Осенних госпиталей?
Ты спросишь, кто велит? - Всесильный бог деталей, Всесильный бог любви, Ягайлов и Ядвиг.
Не знаю, решена ль Загадка зги загробной, Но жизнь, как тишина Осенняя,- подробна.
По ОРТ сейчас идет "Доктор Живаго" с Олегом Меньшиковым в главной роли
Август - астры, Август - звезды, Август - грозди Винограда и рябины Ржавой - август!
Полновесным, благосклонным Яблоком своим имперским, Как дитя, играешь, август. Как ладонью, гладишь сердце Именем своим имперским: Август!- Сердце!
Месяц поздних поцелуев, Поздних роз и молний поздних! Ливней звездных - Август!- Месяц Ливней звездных!
От череды непризнанных открытий - ознобом по спине. Что ж над бокалом Вы молчите? Позвольте мне - за все, что нам когда-то снилось, да не сбылось. За все, что как бы мы не бились, не удалось, за то, что снегопадом шалым - печаль в лицо... За то, чтоб я укрыл Вас шалью... И ушел
(с)
Не мерещится ль вам иногда, Когда сумерки ходят по дому, Тут же возле иная среда, Где живем мы совсем по-другому?
С тенью тень там так мягко слилась, Там бывает такая минута, Что лучами незримыми глаз Мы уходим друг в друга как будто.
И движеньем спугнуть этот миг Мы боимся, иль словом нарушить, Точно ухом кто возле приник, Заставляя далекое слушать.
Но едва запылает свеча, Чуткий мир уступает без боя, Лишь из глаз по наклонам луча Тени в пламя бегут голубое.
Довольно дел, довольно слов, Побудем молча, без улыбок, Снежит из низких облаков, А горний свет уныл и зыбок.
В непостижимой им борьбе Мятутся черные ракиты. "До завтра, - говорю тебе, - Сегодня мы с тобою квиты".
Хочу, не грезя, не моля, Пускай безмерно виноватый, Глядеть на белые поля Через стекло с налипшей ватой.
А ты красуйся, ты - гори... Ты уверяй, что ты простила, Гори полоской той зари, Вокруг которой все застыло.
Среди миров, в мерцании светил Одной Звезды я повторяю имя… Не потому, чтоб я Ее любил А потому, что я томлюсь с другими.
И если мне сомненье тяжело, Я у Нее одной ищу ответа, Не потому, что от Нее светло, А потому, что с Ней не надо света.
ДУРАК Перевод К. Симонова
Жил-был дурак. Он молился всерьез (Впрочем, как Вы и Я) Тряпкам, костям и пучку волос - Все это пустою бабой звалось, Но дурак ее звал Королевой Роз (Впрочем, как Вы и Я).
О, года, что ушли в никуда, что ушли, Головы и рук наших труд - Все съела она, не хотевшая знать (А теперь-то мы знаем - не умевшая знать), Ни черта не понявшая тут.
Что дурак растранжирил, всего и не счесть (Впрочем, как Вы и Я) - Будущность, веру, деньги и честь. Но леди вдвое могла бы съесть, А дурак -на то он дурак и есть (Впрочем, как Вы и Я).
О, труды, что ушли, их плоды, что ушли, И мечты, что вновь не придут,- Все съела она, не хотевшая знать (А теперь-то мы знаем - не умевшая знать), Ни черта не понявшая тут.
Когда леди ему отставку дала (Впрочем, как Вам и Мне), Видит Бог! Она сделала все, что могла! Но дурак не приставил к виску ствола. Он жив. Хотя жизнь ему не мила. (Впрочем, как Вам и Мне.)
В этот раз не стыд его спас, не стыд, Не упреки, которые жгут,- Он просто узнал, что не знает она, Что не знала она и что знать она Ни черта не могла тут.
Мне не осилить врожденную робость. Все, что внутри, буду вечно скрывать. Шагну я в глубокую темную пропасть, И ты не сумеешь меня удержать.
Ангелом будешь - услышишь проклятие, Дьяволом станешь - услышишь привет. И речи святые здесь будут некстати, Они не спасут мое сердце от бед.
Воздух в груди отравляет сознание, Черным котом кувыркаясь внутри. И я задыхаюсь от непонимания, Бог, что же это со мной, посмотри!?
Ты не чужая мне и не своя ты, Будто подруга, но мне не близка. Нам ли с тобою бояться расплаты? Ты же не любишь, и даже слегка...
Всех нас погубит своя же беспечность, Нашему шансов не дав кораблю. Навек уплыву в невесомую вечность, Тебе никогда не сказав, что...
(с)
Всё неживое хочет жить, Мир согревать своим дыханьем. Страдать, безумствовать, грешить...
Жизнь возникает из желанья.
У неживых желаний нет: Лежишь ты камнем без движения. И это-всё? На сотни лет?
Жизнь возникает из сомнения.
Хоть сомневаться не дано Тому, кто прочно занял место,- Что место ! Пропади оно !
Жизнь возникает из протеста.
Но как себя преодолеть, Где взять и силу , и дерзанье?
Тут нужно только захотеть. Жизнь возникает из желанья.
Верлибр - это иная скорость молчания...
***
Более всего веселые люди невыносимы весной, особенно после дождя, когда над ними струится солнце, а рядом сверкают лужи...
Каждый раз при встрече с ними, несмотря на свое одиночество, я мысленно благодарю Создателя за свою изначальную непричастность ко всему счастливому.
Я с вызовом ношу его кольцо -- Да, в Вечности -- жена, не на бумаге.- Его чрезмерно узкое лицо Подобно шпаге.
Безмолвен рот его, углами вниз, Мучительно -- великолепны брови. В его лице трагически слились Две древних крови.
Он тонок первой тонкостью ветвей. Его глаза -- прекрасно-бесполезны! -- Под крыльями распахнутых бровей -- Две бездны.
В его лице я рыцарству верна. -- Всем вам, кто жил и умирал без страху. Такие -- в роковые времена -- Слагают стансы -- и идут на плаху.
Цыганская страсть разлуки! Чуть встретишь -- уж рвешься прочь! Я лоб уронила в руки, И думаю, глядя в ночь:
Никто, в наших письмах роясь, Не понял до глубины, Как мы вероломны, то есть -- Как сами себе верны.
Кто под звездой счастливою рожден - Гордится славой, титулом и властью. А я судьбой скромнее награжден, И для меня любовь - источник счастья.
Под солнцем пышно листья распростер Наперсник принца, ставленник вельможи. Но гаснет солнца благосклонный взор, И золотой подсолнух гаснет тоже.
Военачальник, баловень побед, В бою последнем терпит пораженье, И всех его заслуг потерян след. Его удел - опала и забвенье.
Но нет угрозы титулам моим Пожизненным: любил, люблю, любим.
Мне хочется во времена Шекспира, где все решали шпага и рапира, где гордый Лир, властительный король, играл не выдающуюся роль; где Гамлет, хоть и долго колебался, но своего, однако, добивался; где храбрый Ричард среди бела дня мог предложить полцарства за коня; где клеветник и злопыхатель Яго марал людей, но не марал бумагу; где даже череп мертвого шута на мир глазницы пялил неспроста.
Мне хочется во времена Шекспира. Я ровно в полночь выйду из квартиры, миную двор, пересеку проспект и - пошагаю... Так, из века в век, приду я к незнакомому порогу. Ссудит мне Шейлок денег на дорогу, а храбрый Ричард своего коня. Офелия, влюбленная в меня, протянет мне отточенную шпагу... И я поверю искренности Яго, я за него вступлюсь, презрев испуг. И друг Гораций, самый верный друг, меня сразит в жестоком поединке, чтобы потом справлять по мне поминки.
И будет это долгое - Потом, в котором я успею позабыть, что выпало мне - быть или не быть? Героем - или попросту шутом?
Тема в Будуарчике подсказала,
Всегда найдется женская рука, Чтобы она, прохладна и легка, Жалея и немножечко любя, Как брата, успокоила тебя.
Всегда найдется женское плечо, Чтобы в него дышал ты горячо, Припав к нему беспутной головой, Ему доверив сон мятежный свой.
Всегда найдутся женские глаза, Чтобы они, всю боль твою глуша, А если и не всю, то часть ее, Увидели страдание твое.
Но есть такая женская рука, Которая особенно сладка, Когда она измученного лба Касается, как вечность и судьба.
Но есть такое женское плечо, Которое неведомо за что Не на ночь, а навек тебе дано, И это понял ты давным-давно.
Но есть такие женские глаза, Которые глядят всегда грустя, И это до последних твоих дней Глаза любви и совести твоей.
А ты живешь себе же вопреки, И мало тебе только той руки, Того плеча и тех печальных глаз... Ты предавал их в жизни столько раз!
И вот оно - возмездье - настает. "Предатель!"- дождь тебя наотмашь бьет. "Предатель!"- ветки хлещут по лицу. "Предатель!"- эхо слышится в лесу.
Ты мечешься, ты мучишься, грустишь. Ты сам себе все это не простишь. И только та прозрачная рука Простит, хотя обида и тяжка,
И только то усталое плечо Простит сейчас, да и простит еще, И только те печальные глаза Простят все то, чего прощать нельзя...
И опять, мой любимый автор,
Ф.Кривин.
Сказали оленю:" При виде врага Всегда ты уходишь от драки. Ведь ты же имеешь такие рога." Каких не имеют собаки.
Олень отвечал:"Моя сила в ногах, Иной я защиты не вижу, Поскольку витают рога в облаках, А ноги- к реальности ближе" . . .
Мы на лень всегда смотрели косо, От неё не ждали мы добра. А она изобрела колеса И вообще на выдумки хитра.
Так зачем же мыслить однобоко? Лучше постараемся понять: Может лень, не только мать пороков, Может быть, она пророков мать?
. . .
Как складывается жизнь? Она просто складываеться и складываеться. Иногда из того, О чем не думалось, не гадалось.
Но как-то незаметно Все скрадываеться и скрадываеться, Как будто она не складывалась, А вычиталась.
. . .
Как чужую женщину, ту, что недоступна. От которой ничего не ждешь. Прошлое и будущее полюбить не трудно, Потому что с ними не живешь.
Как родную женщину, близкую, как воздух, Тот, каким попробуй надышись, Прошлое и будущее разлюбить непросто, Потому что между ними-жизнь.
(С)
ФАУСТ
1
Над землей повисло небо - просто воздух. И зажглись на небе звезды - миф и небыль, след вселенского пожара, свет летучий... Но закрыли звезды тучи - сгустки пара. Слышишь чей-то стон и шепот? Это ветер.
Что осталось нам на свете? Только опыт.
Нам осталась непокорность заблужденью. Нам остался вечный поиск - дух сомненья.
И еще осталась вера в миф и небыль. В то, что наша атмосфера - это небо. Что космические искры - это звезды...
Нам остались наши мысли - свет и воздух.
Знакомо, Как старинный сказ, Уходят женщины от нас. Они уходят И уносят Холодный блеск Холодных глаз.
Была нежна И влюблена, Была так долго Мной пьяна. Так неужель В ней не осталось Ни капли Моего вина?
Зачем любить? Зачем гореть? Зачем в глаза Другой глядеть? Увы! Уму непостижимы Две тайны: Женщина и смерть
Это и правда, красиво
Девочка глядит из окошка – За окошком едет рыцарь на кошке. Или , может быть , на медведе.... Непонятно – куда он едет ? Может хочет спеть серенаду О любви с каштановым взглядом И кудрями спелого лета? Рыцари – такие поэты.... Если даже ловят дракона, Говорят с ним о красе небосклона, И загадывают гаду загадки, И играют, простодушные, в прятки. А потом они деруться, недолго. У драконов велико чувство долга. И кончаеться весь бой – отпираньем Душ, и дружбой, и взаимным братаньем. Смотрит девочка в окно на балконе – Едет рыцарь на крылатом драконе. Тихо плачет позабытая кошка. Все красиво.... Только грустно ....немножко
(с)
Что счастье? Чад безумной речи? Одна минута на пути, Где с поцелуем жадной встречи Слилось неслышное прости?
Или оно в дожде осеннем? В возврате дня? В смыканьи вежд? В благах, которых мы не ценим За неприглядность их одежд?
Ты говоришь... Вот счастья бьется К цветку прильнувшее крыло, Но миг - и ввысь оно взовьется Невозвратимо и светло.
А сердцу, может быть, милей Высокомерие сознанья, Милее мука, если в ней Есть тонкий яд воспоминанья.
Пока в тоске растущего испуга Томиться нам, живя, еще дано, Но уж сердцам обманывать друг друга И лгать себе, хладея, суждено;
Пока прильнув сквозь мерзлое окно, Нас сторожит ночами тень недуга, И лишь концы мучительного круга Не сведены в последнее звено, -
Хочу ль понять, тоскою пожираем, Тот мир, тот миг с его миражным раем... Уж мига нет - лишь мертвый брезжит свет...
А сад заглох... и дверь туда забита... И снег идет... и черный силуэт Захолодел на зеркале гранита.
Нет, им не суждены краса и просветленье; Я повторяю их на память в полусне, Они — минуты праздного томленья, Перегоревшие на медленном огне.
Но всё мне дорого — туман их появленья, Их нарастание в тревожной тишине, Без плана, вспышками идущее сцепленье: Мое мучение и мой восторг оне.
Кто знает, сколько раз без этого запоя, Труда кошмарного над грудою листов, Я духом пасть, увы! я плакать был готов, Среди неравного изнемогая боя;
Но я люблю стихи — и чувства нет святей: Так любит только мать, и лишь больных детей.
Дыханье дав моим устам, Она на факел мой дохнула, И целый мир на Здесь и Там В тот миг безумья разомкнула, Ушла, - и золодом пахнуло По древожизненным листам.
С тех пор Незримая, года Мои сжигая без следа, Желанье жить все жарче будит, Но нас никто и никогда Не примирит и не рассудит, И верю: вновь за мной когда Она придет - меня не будет.
Я не буду кричать CLIO вернись! Это просто стихи, для всех. Понравяться, попадут в струю, я буду рада.
- Внемли тоске в ночной тиши Пустого сада. Она – отрада для души, Она – награда.
За все смешные мятежи, За все святыни, За горечь лжи, за миражи, В твоей пустыне.
...За ужас помыслов благих – Щебенки ада : За трепет пальцев дорогих, За боль распада.
- За плач вблизи и бой вдали, За соль на раны..... И слово странное” внемли “ Не будет странным
Я люблю Вас, моя сероглазочка, Золотая ошибка моя! Вы — вечерняя жуткая сказочка, Вы — цветок из картины Гойя.
Я люблю Ваши пальцы старинные Католических строгих мадонн, Ваши волосы сказочно длинные И надменно-ленивый поклон.
Я люблю Ваши руки усталые, Как у только что снятых с креста, Ваши детские губы коралловые И углы оскорбленного рта.
Я люблю этот блеск интонации, Этот голос — звенящий хрусталь, И головку цветущей акации, И в словах голубую вуаль.
Так естественно, просто и ласково Вы, какую-то месть затая, Мою душу опутали сказкою, Сумасшедшею сказкой Гойя...
Под напев Ваших слов летаргических Умереть так легко и тепло. В этой сказке смешной и трагической И конец, и начало светло... 1915
Где Вы теперь? Кто Вам целует пальцы? Куда ушел Ваш китайчонок Ли?.. Вы, кажется, потом любили португальца, А может быть, с малайцем Вы ушли.
В последний раз я видел Вас так близко. В пролеты улиц Вас умчал авто. Мне снилось, что теперь в притонах Сан-Франциско Лиловый негр Вам подает манто. 1916
Это все, что от Вас осталось. Ни обид, ни смешных угроз. Только сердце немного сжалось, Только в сердце немного слез.
Все окончилось так нормально, Так цинично жесток конец, Вы сказали, что нынче в спальню Не приносят с собой сердец.
Вот в субботу куплю собак, Буду петь по ночам псалом, Закажу себе туфли и фрак, Ничего, как-нибудь проживем!
Мне бы только забыть немножко, Мне бы только на год уснуть, Может быть, и в мое окошко Глянет солнце когда-нибудь.
Пусть уходит, подай ей, Боже, А не то я тебе подам Мою душу, распятую тоже На Голгофе помойных ям. 1918
Мы - не соль земли. Мы – соль на раны. Плач вдали и старый плащ в пыли. Мы уходим Мы почти ушли. “Это странно, - скажете вы, - странно....” Мы смолчим. Валеты, Короли. Дамы и Тузы – увы, пора нам! И исход, как жизнь , неумолим. Мы – не соль земли. Мы – соль на раны. Дворники проспекты подмели. Грезят шашлыками стать бараны, Учат Торы, Библии, Кораны., Как копейкам вырасти в рубли. А рублям – в червонцы. Нежно, пряно Под окном тюльпаны расцвели. Басом распеваються шмели, Будды собираються в нирванны, Богословы рвутся в Иоанны, Корабли Скучают на мели. Мы уходим, Мы почти ушли. Мы - не соль земли Мы – соль на раны.
Я знаю мир -- он стар и полон дряни, Я знаю птиц, летящих на манок, Я знаю, как звенит деньга в кармане И как звенит отточенный клинок. Я знаю, как поют на эшафоте, Я знаю, как целуют, не любя, Я знаю тех, кто <<за>> и тех, кто <<против>>, Я знаю все, но только не себя.
Я знаю шлюх -- они горды, как дамы, Я знаю дам -- они дешевле шлюх, Я знаю то, о чем молчат годами, Я знаю то, что произносят вслух, Я знаю, как зерно клюют павлины И как вороны трупы теребят, Я знаю жизнь -- она не будет длинной, Я знаю все, но только не себя.
Я знаю мир -- его судить легко нам, Ведь всем до совершенства далеко, Я знаю, как молчат перед законом, И знаю, как порой молчит закон. Я знаю, как за хвост ловить удачу, Всех растолкав и каждому грубя, Я знаю -- только так, а не иначе... Я знаю все, но только не себя.
Дождь пробежался по перилам И простучал по кирпичам. Того, что ты наговорила, Дождю за ночь не настучать. А я молчу. Я, как свеча, привык молчать.
Нет мест в осеннем дилижансе, Напрасно мухой в стекла бьюсь, Ты навсегда переезжаешь, А я, как мебель остаюсь. И не пою, и не смеюсь -- один стою.
Перечеркнув окно собою, Я заслоню ночную дрожь, И нет ни ревности, ни боли -- Есть только ты, и ночь, и дождь... Уйдешь? Ну что ж... Чего ты ждешь? Уже идешь?
Мою хоронили любовь... Как саваном белым тоска Покрыла, обвила ее Жемчужными нитями слез. Отходную долго над ней Измученный разум читал, И долго молилась душа, Покоя прося для нее...
Вечная память тебе!
Вечная — в сердце моем! И черные думы за ней Процессией траурной шли, Безумное сердце мое Рыдало и билось над ней... Мою схоронили любовь. Забвенье тяжелой плитой Лежит на могиле ее... Тише... Забудьте о ней!
Вечная память тебе!
Вечная — в сердце моем!
- И жизнь не прошла, и сирень не опала, И воздух весною пьянит , как всегда, И в вечере плещеться млечность опала, Но где то - беда....
- Огнем на плясунье сверкают мониста, Шалеет рука на гитарных ладах, Дороге вовек не бывать каменистой, Но где - то беда...
- Как прежде, наотмашь, как раньше, азартно, Продам , и куплю, и по новой продам! Мерцает слюда на изломе базальта, Но где - то беда...
- Еще не остыло, не вымерзло счастье, И кровь не вскипела на остром ноже; Еще! О, еще! Не прощай, не прощайся!,,,, Но где - то уже.
ВАСИЛЬ СИМОНЕНКО
Ти знаєшь, що ти - людина? Ти знаєшь про це чи ні? Усмішка твоя - єдина, Мука твоя - єдина, Очі твої - одні.
Більше тебе не буде. Завтра на цій землі Інші ходитимуть люди, Інші кохатимуть люди - Добрі, ласкаві й злі.
Сьогодні усе для тебе - Озера, гаї, степи. І жити спішити треба, Кохати спішити треба - Гляди ж не проспи!
Бо ти на землі - людина, І хочеш того чи ні - Усмішка твоя - єдина, Мука твоя - єдина, Очі твої - одні.
Clio, в этот раз без стихотворения. Очень хочеться просто сказать спасибо. За возможность читать великолепные стихотворения, разных авторов и разных времен. Последняя пристань для правильного языка, когда еще не говорили " мну" вместо "меня", Кто то сказал, читая ветку - отдыхаешь душой. И это правда.
Опа, щас заплачу....гыгыгы, шутю........
Пасибачки канешна, мну приятна!
Зачем опять меняемся местами, зачем опять, все менее нужна, плывет ко мне московскими мостами посольских переулков тишина?
И сызнова полет автомобильный в ночи к полупустым особнякам, как сызмала, о город нелюбимый, к изогнутым и каменным цветам.
И веточки невидимо трясутся, да кружится неведомо печаль: унылое и легкое распутство, отчужденности слабая печать.
Затем. Затем торопишься пожить. Затем, что это юмор неуместный, затем, что наши головы кружит двадцатый век, безумное спортсменство.
Но, переменным воздухом дыша, бесславной маяты не превышая, служи свое, опальная душа, короткие дела не совершая.
Меняйся, жизнь. Меняйся хоть извне на дансинги, на Оперу, на воды; заутреней -- на колокол по мне; безумием -- на платную свободу.
Ищи, ищи неславного венка, затем, что мы становимся любыми, все менее заносчивы пока и потому все более любимы.
Каждый пред Богом наг. Жалок, наг и убог. В каждой музыке Бах, В каждом из нас Бог. Ибо вечность -- богам. Бренность -- удел быков... Богово станет нам Сумерками богов. И надо небом рискнуть, И, может быть, невпопад Еще не раз нас распнут И скажут потом: распад. И мы завоем от ран. Потом взалкаем даров... У каждого свой храм. И каждому свой гроб. Юродствуй, воруй, молись! Будь одинок, как перст!.. ...Словно быкам -- хлыст, вечен богам крест.
Идей отважных, может быть, и много –– немного тех, кто с ними заодно. Кто в щёлочку, кто в грязное окно смотреть привык, не видя в том дурного,
но, тем не менее, греша и снова ошибки делая всё те же. Вновь смотрящий так не знает всё равно, что есть поверхность и первооснова,
безбрежность взглядов и обманность фраз, что в тысячный обдумывают раз, чтоб глубину начать искать сначала.
Я замечал: от мысли отстаю и думаю её, как не свою, когда вдруг слов на свете слишком мало…
Ну Бродский - это монстр. Я к чему попроще. Попалась на известном стихотворении и не могла угадать автора. Неинтересно ж гуглить по всякому поводу, иногда и на свои мозги полагаться нужно,
Почуяв горький привкус осени, Сгорает лета карнавал. Еще деревья не набросили Своих багряных покрывал.
Еще дожди не занавесили Былого лета благодать, А почему мне так невесело, Вы не старайтесь угадать.
Не ищите нужных интонаций, Не ищите подходящих слов, Не ищите дом в тени акаций, Там закрыты двери на засов.
Не права? - быть может, не взыщите, Ничего я сделать не могу. Не ищите, друг мой, не ищите Васильки на скошенном лугу.
Я верю, вы грустите искренне И не скрываете тоски. Друг другу мы не стали близкими, Хоть и бывали так близки.
Лиловый дым плывет колечками. А вам, мой друг, к лицу страдать. Как буду раны я залечивать, Вы не старайтесь угадать.
Лариса Рубальская, я правда подсмотрел в гуглике.
К зеркалу
Не осуждая позднего раскаянья, не искажая истины условной, ты отражаешь Авеля и Каина, как будто отражаешь маски клоуна.
Как будто все мы - только гости поздние, как будто наспех поправляем галстуки, как будто одинаково - погостами - покончим мы, разнообразно алчущие.
Но, сознавая собственную зыбкость, Ты будешь вновь разглядывать улыбки и различать за мишурою ценность, как за щитом самообмана - нежность...
О, ощути за суетностью цельность и на обычном циферблате - вечность!
Нет, мы не стали глуше или старше, мы говорим слова свои, как прежде, и наши пиджаки темны все так же, и нас не любят женщины все те же.
И мы опять играем временами в больших амфитеатрах одиночеств, и те же фонари горят над нами, как восклицательные знаки ночи.
Живем прошедшим, словно настоящим, на будущее время не похожим, опять не спим и забываем спящих, и так же дело делаем все то же.
Храни, о юмор, юношей веселых в сплошных круговоротах тьмы и света великими для славы и позора и добрыми - для суетности века.
спасибо! проникся
Сам первый раз прочел!
Полуапрель и полуслякоть, любви, любви полупитья, и одинокость, одинакость над полуправдой бытия,
что ж, переменим, переедем, переживем, полудыша, о, никогда ни тем, ни этим не примиренная душа,
и все, что менее тоскливо, напоминает желтый лед, и небо Финского залива на невский пригород плывет.
Уже не суетный, небрежный, любовник брошенный, пижон, забывший скуку побережий и меру времени - сезон,
чего не станет с человеком, грехи не все, дела не все, шумит за дюнами и снегом, шумит за дюнами шоссе,
какая разница и разность, и вот - автобус голубой, глядишь в окно, и безвозвратность все тихо едет за тобой.
Когда я вернусь - ты не смейся, - когда я вернусь, Когда пробегу, не касаясь земли, по февральскому снегу, По еле заметному следу к теплу и ночлегу, И, вздрогнув от счастья, на птичий твой зов оглянусь, Когда я вернусь, о, когда я вернусь... Послушай, послушай - не смейся, - когда я вернусь, И прямо с вокзала, разделавшись круто с таможней, И прямо с вокзала в кромешный, ничтожный, раешный Ворвусь в этот город, которым казнюсь и клянусь, Когда я вернусь, о, когда я вернусь... Когда я вернусь, я пойду в тот единственный дом, Где с куполом синим не властно соперничать небо, И ладана запах, как запах приютского хлеба, Ударит меня и заплещется в сердце моем... Когда я вернусь... О, когда я вернусь... Когда я вернусь, засвистят в феврале соловьи Тот старый мотив, тот давнишний, забытый, запетый, И я упаду, побежденный своею победой, И ткнусь головою, как в пристань, в колени твои, Когда я вернусь.. А когда я вернусь?
Свиданий наших каждое мгновенье Мы праздновали, как богоявленье, Одни на целом свете. Ты была Смелей и легче птичьего крыла, По лестнице, как головокруженье, Через ступень сбегала и вела Сквозь влажную сирень в свои владенья С той стороны зеркального стекла.
Когда настала ночь, была мне милость Дарована, алтарные врата Отворены, и в темноте светилась И медленно клонилась нагота, И, просыпаясь: "Будь благословенна!" - Я говорил и знал, что дерзновенно Мое благословенье: ты спала, И тронуть веки синевой вселенной К тебе сирень тянулась со стола, И синевою тронутые веки Спокойны были, и рука тепла.
А в хрустале пульсировали реки, Дымились горы, брезжили моря, И ты держала сферу на ладони Хрустальную, и ты спала на троне, И - Боже правый! - ты была моя. Ты пробудилась и преобразила Вседневный человеческий словарь, И речь по горло полнозвучной силой Наполнилась, и слово, ты раскрыло Свой новый смысл и означало царь. ……………………………… Нас повело неведомо куда. Пред нами расступались, как миражи, Построенные чудом города, Сама ложилась мята нам под ноги, И птицам с нами было по дороге, И рыбы подымались по реке, И небо развернулось пред глазами... Когда судьба по следу шла за нами, Как сумасшедший с бритвою в руке.
Стол накрыт на шестерых, Розы да хрусталь, А среди гостей моих Горе да печаль.
И со мною мой отец, И со мною брат. Час проходит. Наконец У дверей стучат.
Как двенадцать лет назад, Холодна рука И немодные шумят Синие шелка.
И вино звенит из тьмы, И поет стекло: “Как тебя любили мы, Сколько лет прошло!”
Улыбнется мне отец, Брат нальет вина, Даст мне руку без колец, Скажет мне она:
— Каблучки мои в пыли, Выцвела коса, И поют из-под земли Наши голоса.
Всё повторяю первый стих И всё переправляю слово: - "Я стол накрыл на шестерых"... Ты одного забыл - седьмого.
Невесело вам вшестером. На лицах - дождевые струи... Как мог ты за таким столом Седьмого позабыть - седьмую...
Невесело и несветло. Ах! не едите и не пьете. - Как мог ты позабыть число? Как мог ты ошибиться в счете?
Как мог, как смел ты не понять, Что шестеро (два брата, третий - Ты сам - с женой, отец и мать) Есть семеро - раз я на свете!
Ты стол накрыл на шестерых, Но шестерыми мир не вымер. Чем пугалом среди живых - Быть призраком хочу - с твоими,
(Своими)... Робкая как вор, О - ни души не задевая!- За непоставленный прибор Сажусь незваная, седьмая.
Раз!- опрокинула стакан! И всё,что жаждало пролиться,- Вся соль из глаз, вся кровь из ран - Со скатерти - на половицы.
И - гроба нет! Разлуки - нет! Стол расколдован, дом разбужен. Как смерть - на свадебный обед, Я - жизнь, пришедшая на ужин.
...Никто: не брат,не сын, не муж, Не друг - и всё же укоряю: - Ты,стол накрывший на шесть - душ, Меня не посадивший - с краю.
Меня одолевает острое и давящее чувство осени. Живу на даче, как на острове. и все друзья меня забросили.
Ни с кем не пью, не философствую, забыл и знать, как сердце влюбчиво. Долбаю землю пересохшую да перечитываю Тютчева.
В слепую глубь ломлюсь напористо и не тужу о вдохновении, а по утрам трясусь на поезде служить в трамвайном управлении.
В обед слоняюсь по базарам, где жмот зовёт меня папашей, и весь мой мир засыпан жаром и золотом листвы опавшей...
Не вижу снов, не слышу зова, и будням я не вождь, а данник. Как на себя, гляжу на дальних, а на себя - как на чужого.
С меня, как с гаврика на следствии, слетает позы позолота. Никто - ни завтра, ни впоследствии не постучит в мои ворота.
Я - просто я. А был, наверное, как все, придуман ненароком. Всё тише, всё обыкновеннее я разговариваю с Богом.
(Борис Чичибабин)
Куда меня ведет подруга - Моя судьба, моя судьба? Бредем, теряя кромку круга И спотыкаясь о гроба.
Не видно месяца над нами, В сугробах вязнут костыли, И души белыми глазами Глядят вослед поверх земли.
Ты помнишь ли, скажи, старуха, Как проходили мы с тобой Под этой каменной стеной Зимой студеной, в час ночной, Давным-давно, и так же глухо, Вполголоса и в четверть слуха, Гудело эхо за спиной?
Душа моя затосковала ночью.
А я любил изорванную в клочья, Исхлестанную ветром темноту И звезды, брезжущие на лету. Над мокрыми сентябрьскими садами, Как бабочки с незрячими глазами, И на цыганской масляной реке Шатучий мост, и женщину в платке, Спадавшем с плеч над медленной водою, И эти руки как перед бедою.
И кажется, она была жива, Жива, как прежде, но ее слова Из влажных "Л" теперь не означали Ни счастья, ни желаний, ни печали, И больше мысль не связывала их, Как повелось на свете у живых.
Слова горели, как под ветром свечи, И гасли, словно ей легло на плечи Все горе всех времен. Мы рядом шли, Но этой горькой, как полынь, земли Она уже стопами не касалась И мне живою больше не казалась.
Когда-то имя было у нее.
Сентябрьский ветер и ко мне в жилье Врывается - то лязгает замками, То волосы мне трогает руками.
Ой, спасибо! открыли для меня новое имя
P.S. С меня - конъяк
По несчастью или к счастью, Истина проста: Никогда не возвращайся В прежние места.
Даже если пепелище Выглядит вполне, Не найти того, что ищем, Ни тебе, ни мне.
Путешествие в обратно Я бы запретил, Я прошу тебя, как брата, Душу не мути.
А не то рвану по следу - Кто меня вернет? - И на валенках уеду В сорок пятый год.
В сорок пятом угадаю, Там, где - боже мой! - Будет мама молодая И отец живой.
Сколько лет выражению...Элегантный, как рояль......
Тихо лаяли собаки В затухающую даль. Я явился к вам во фраке, Элегантный, как рояль.
Вы лежали на диване, Двадцати неполных лет. Молча я сжимал в кармане Леденящий пистолет.
Обращенный книзу дулом, Сквозь карман он мог стрелять. Я все думал, думал, думал: Убивать? Не убивать?
Было холодно и мокро, Тени жались по углам... Обливали слезы стекла, Как герои мелодрам.
Я от сырости и лени Превозмочь себя не мог. Вы упали на колени У моих красивых ног.
Дым! Огонь! Сверкнуло пламя! Ничего теперь не жаль... Я лежал к двери ногами, Элегантный, как рояль.
интересный был видимо дядька и стихи у него есть интересные. например, вот такое странное.
ОСЕНЬ
О синева осеннего бесстыдства, когда под ветром, желтым и косым, приходит время помнить и поститься и чад ночей душе невыносим.
Смолкает свет, закатами косим. Любви — не быть, и небу — не беситься. Грустят леса без бархата, без ситца, и холодеют локти у осин. Взывай к рассудку, никни от печали, душа — красотка с зябкими плечами. Давно ль была, как птица, весела?
Но синева отравлена трагизмом, и пахнут чем-то горьким и прокислым хмельным-хмельные вечера.
Ежевечерне я в своей молитве вверяю Богу душу и не знаю, проснусь с утра или ее на лифте опустят в ад или поднимут к раю.
Последнее совсем невероятно: я весь из фраз и верю больше фразам, чем бытию, мои грехи и пятна видны и невооруженным глазом.
Я все приму, на солнышке оттаяв, нет ни одной обиды незабытой; но Судный час, о чем смолчал Бердяев, встречать с виной страшнее, чем с обидой.
Как больно стать навеки виноватым, неискупимо и невозмещенно, перед сестрою или перед братом,- к ним не дойдет и стон из бездны черной.
И все ж клянусь, что вся отвага Данта в часы тоски, прильнувшей к изголовью, не так надежна и не благодатна, как свет вины, усиленный любовью.
Все вглубь и ввысь! А не дойду до цели - на то и жизнь, на то и воля Божья. Мне это все открылось в Коктебеле под шорох волн у черного подножья.
Есть прелесть горькая в моей судьбе: Сидеть с тобой, тоскуя по тебе. Касаться рук и догадаться вдруг, Что жажду я твоих коснуться рук, И губы целовать, и тосковать По тем губам, что сладко целовать.
Я опять посылаю письмо И тихонько целую страницы. И, открыв ваши злые духи, Я вдыхаю их сладостный хмель. И тогда мне так ясно видны Эти черные тонкие птицы, Что летят из флакона на юг Из флакона "Нюи де Нуэль".
Скоро будет весна. И Венеции юные скрипки Распоют Вашу грусть, Растанцуют тоску и печаль, И тогда станут легче грехи, И светлей голубые ошибки, Не жалейте весной поцелуев, Когда расцветает миндаль.
Обо мне не грустите, мой друг, Я озябшая, хмурая птица. Мой хозяин - жестокий шарманщик Меня заставляет плясать. Вынимая билетики счастья, Я гляжу в несчастливые лица И под вечные стоны шарманки Мне мучительно хочется спать.
Я опять посылаю письмо И тихонько целую страницы. Не сердитесь за грустный конец И за слов моих горький хмель. Это все ваши злые духи Это черные мысли, как птицы, Что летят из флакона на юг, Из флакона "Нюи де Нуэль".
Морей неведомых далеким пляжем идет луна — жена моя. Моя любовница рыжеволосая. За экипажем крикливо тянется толпа созвездий пестрополосая. Венчается автомобильным гаражом, целуется газетными киосками, а шлейфа млечный путь моргающим пажем украшен мишурными блестками. А я? Несло же, палимому, бровей коромысло из глаз колодцев студеные ведра. В шелках озерных ты висла, янтарной скрипкой пели бедра? В края, где злоба крыш, не кинешь блесткой песни. В бульварах я тону, тоской песков овеян: ведь это ж дочь твоя — моя песня в чулке ажурном у кофеен!
...Пока их отцы говорили о ходе Столичных событий, о псовой охоте, Приходе зимы и доходе своем, А матери - традиционно - о моде, Погоде и прочая в этом же роде, Они за диваном играли вдвоем.
Когда уезжали, он жалобно хныкал. Потом, наезжая во время каникул, Подросший и важный, в родительский дом, Он ездил к соседям и видел с восторгом: Она расцветает! И все это время Они продолжали друг друга любить.
Потом обстоятельства их разлучили - Бог весть, почему. По какой-то причине Все в мире случается наоборот. Явился хлыщом - развращенный, лощеный, И вместо того, чтоб казаться польщенной, Она ему рраз - от ворот поворот!..
Игра самолюбий. С досады и злости - За первого замуж. Десяток набросьте Унылых, бесплодных, томительных лет Он пил, опустился, скитался по свету, Искал себе дело... И все это время Они продолжали друг друга любить.
Однажды, узнав, что она овдовела, Он кинулся к ней - и стоял помертвело, Хотел закричать - и не мог закричать. Они друг на друга смотрели бесслезно И оба уже понимали, что поздно Надеяться заново что-то начать.
Он бросился прочь... и отсюда - ни звука: Ни писем, ни встречи. Тоска и разлука. Они доживали одни и поврозь. Он что-то читал, а она вышивала, И плакали оба... и все это время Они продолжали друг друга любить.
… А все это время кругом бушевали Вселенские страсти. Кругом убивали. От пролитой крови вскипала вода. Империя рушилась, саваны шились, И кроны тряслись, и короны крошились, И рыжий огонь пожирал города.
Вулканы плевались камнями и лавой, И гибли равно виноватый и правый. Моря покидали свои берега. Ветра вырывали деревья с корнями. Земля колыхалась... и все это время Они продолжали друг друга любить.
Клонясь, увядая, по картам гадая, Беззвучно рыдая, безумно страдая, То губы кусая, то пальцы грызя, Сходили на нет, растворялись бесплотно, Но знали безмолвно и бесповоротно, Что вместе - нельзя и отдельно - нельзя,
Так жили они до последнего мига - Несчастные дети несчастного мира, Который и рад бы счастливее стать, Да все не умеет - то бури, то драки, То придурь влюбленных... и все это время...
О Господи Боже, да толку-то что?!
КАЖДЫЙ ВЫБИРАЕТ ДЛЯ СЕБЯ
Каждый выбирает для себя женщину, религию, дорогу. Дьяволу служить или пророку - каждый выбирает для себя.
Каждый выбирает по себе слово для любви и для молитвы. Шпагу для дуэли, меч для битвы каждый выбирает по себе.
Каждый выбирает по себе. Щит и латы, посох и заплаты, меру окончательной расплаты каждый выбирает по себе.
Каждый выбирает для себя. Выбираю тоже - как умею. Ни к кому претензий не имею. Каждый выбирает для себя.
* * * Вот приходит замысел рисунка. Поединок сердца и рассудка.
Иногда рассудок побеждает: он довольно трезво рассуждает,
здравые высказывает мысли - ну, и побеждает в этом смысле...
Сердце бьется, сердце не сдается, ибо сердце сердцем остается.
Пусть оно почаще побеждает! Это как-то больше убеждает.
никто не сравнится с Матильдой моей (с) ну, в смысле "Евгению Онегину" как всегда зачет
Уж небо осенью дышало, Уж реже солнышко блистало, Короче становился день, Лесов таинственная сень С печальным шумом обнажалась, Ложился на поля туман, Гусей крикливых караван Тянулся к югу: приближалась Довольно скучная пора; Стоял ноябрь уж у двора.
Предпоследний этаж раньше чувствует тьму, чем окрестный пейзаж; я тебя обниму и закутаю в плащ, потому что в окне дождь - заведомый плач по тебе и по мне.
Нам пора уходить. Рассекает стекло серебристая нить. Навсегда истекло наше время давно. Переменим режим. Дальше жить суждено по брегетам чужим.
После полуночи сердце ворует Прямо из рук запрещенную тишь, Тихо живет, хорошо озорует - Любишь - не любишь - ни с чем не сравнишь.
Любишь - не любишь, поймешь - не поймаешь, Не потому ль, как подкидыш молчишь? Что пополуночи сердце пирует, Взяв на прикус серебристую мышь.
ЗЫ. комментарии вдовы поэта по последней строке: "Запрещенная тишь" наступает после полуночи. Люди обычно боятся бессонницы, но в переполненных коммунальных квартирах с их непрерывным воем, в комнатах, заставленных койками, как мы прожили всю жизнь, побыть наедине с самим собой можно только ночью. Впоследствии, когда меня носило по провинциальным вузам, где мне отводили комнатенку в студенческих или преподавательских общежитиях (это еще хуже, чем в студенческих), я хорошо поняла строчки: "После полуночи сердце пирует, взяв на прикус серебристую мышь…" Кто-то, кажется Волошин, сказал Мандельштаму, что в греческой мифологии белая мышь символизирует время. Но скорее всего она пришла из пушкинской: "…жизни мышья беготня…"
так-с. вот Вам Рубоко Шо. главный японский эротоман.
*** Кто развязал роковые бои Кто разбудил императорский гнев Целую колени девчонки От росы потемнели ее Шелковые башмачки
*** Все сливается: Волосы собраны в пучок Перехвачены бумажным шнурком Будто нищий с жемчужиной Жадно играю с тобой
*** Ты пьяна Возлежишь на ложе Жемчуг на груди перебираешь Не мыслишь дня без удовольствий Тело твое словно кошка
*** Дочь императора со свитой У южной стены во дворцовом саду Нижняя юбка из желтого шелка Верхняя цвета зеленой травы Долго стою, подкручивая усы
Кто дал тебе имя Малышка из квартала Симмати? Зачем так искусно Губами ласкаешь коралл? О бездна блаженства!
*****
Развязывает пояс Снимает длинный шнур Еще хранящий тонкий аромат Вот зыбкий мост Между двумя мирами
*****
Ты вскрикнула Найдя рукою жезл И снова тишина Глубокая Ни звука
*****
Мы слишком далеко Зашли в поцелуях Наряд твой расстегнут О как непрочны Супружеские узы
*****
Влажная роза Опять распустилась В тумане Счастье осталось На кончике языка
*****
Багровое небо Набухло весенней грозой Ласточки сделали круг Так тяжелеет нефритовый ствол В пальцах любимой
Женщине - лукавить, Царю - править, Мне - славить Имя твое.
(Цветаева)
Узелок кармы завязывается так: Проходишь вокруг человека, Сквозь него, Пытаешься уйти прочь… Ой
Та, что одета в красное — Опасная и страстная, Та, что одета в чёрное — Печалью удручённая, Та, что одета в синее — Стильная и сильная, Та, что одета в белое — Невинная и целая. Та, что одета в серое — Толковая и верная, Одета в фиолетовое — Ветер в голове твоей, А в крапинку с цветочками, Зигзагами, крючочками, Спиралями, овалами, Углами одичалыми, Вне логики шитья — Смотрите. Это я.
Когда я устаю от пустозвонства Во все века вертевшихся льстецов, Мне хочется, как сон при свете солнца, Припомнить жизнь и ей взглянуть в лицо.
Незваная, она внесла, во-первых, Во все, что сталось, вкус больших начал. Я их не выбирал, и суть не в нервах, Что я не жаждал, а предвосхищал.
И вот года строительного плана, И вновь зима, и вот четвертый год Две женщины, как отблеск ламп "Светлана", Горят и светят средь его тягот.
Мы в будущем, твержу я им, как все, кто Жил в эти дни. А если из калек, То все равно: телегою проекта Нас переехал новый человек.
Когда ж от смерти не спасет таблетка, То тем свободней время поспешит В ту даль, куда вторая пятилетка Протягивает тезисы души.
Тогда не убивайтесь, не тужите, Всей слабостью клянусь остаться в вас. А сильными обещано изжитье Последних язв, одолевавших нас. 1932
Б.П.
Безумье, скаредность, и алчность, и разврат И душу нам гнетут, и тело разъедают; Нас угрызения, как пытка, услаждают, Как насекомые, и жалят и язвят.
Упорен в нас порок, раскаянье - притворно; За все сторицею себе воздать спеша, Опять путем греха, смеясь, скользит душа, Слезами трусости омыв свой путь позорный.
И Демон Трисмегист, баюкая мечту, На мягком ложе зла наш разум усыпляет; Он волю, золото души, испепеляет, И, как столбы паров, бросает в пустоту;
Сам Дьявол нас влечет сетями преступленья И, смело шествуя среди зловонной тьмы, Мы к Аду близимся, но даже в бездне мы Без дрожи ужаса хватаем наслажденья;
Как грудь, поблекшую от грязных ласк, грызет В вертепе нищенском иной гуляка праздный, Мы новых сладостей и новой тайны грязной Ища, сжимаем плоть, как перезрелый плод;
У нас в мозгу кишит рой демонов безумный. Как бесконечный клуб змеящихся червей; Вдохнет ли воздух грудь - уж Смерть клокочет в ней Вливаясь в легкие струей незримо-шумной.
Бодлер
Шарль Бодлер (Charles Baudelaire) Плаванье
Перевод М. Цветаевой
[Максиму Дю Кану]
I
Для отрока, в ночи глядящего эстампы, За каждым валом - даль, за каждой далью - вал. Как этот мир велик в лучах рабочей лампы! Ах, в памяти очах - как бесконечно мал!
В один ненастный день, в тоске нечеловечьей, Не вынеся тягот, под скрежет якорей, Мы всходим на корабль, и происходит встреча Безмерности мечты с предельностью морей.
Что нас толкает в путь? Тех - ненависть к отчизне, Тех - скука очага, еще иных - в тени Цирцеиных ресниц оставивших полжизни - Надежда отстоять оставшиеся дни.
В Цирцеиных садах, дабы не стать скотами, Плывут, плывут, плывут в оцепененье чувств, Пока ожоги льдов и солнц отвесных пламя Не вытравят следов волшебницыных уст.
Но истые пловцы - те, что плывут без цели: Плывущие, чтоб плыть! Глотатели широт, Что каждую зарю справляют новоселье И даже в смертный час еще твердят: - Вперед!
На облако взгляни: вот облик их желаний! Как отроку - любовь, как рекруту - картечь, Так край желанен им, которому названья Доселе не нашла еще людская речь.
II
О ужас! Мы шарам катящимся подобны, Крутящимся волчкам! И в снах ночной поры Нас Лихорадка бьет, как тот Архангел злобный, Невидимым бичом стегающий миры.
О, странная игра с подвижною мишенью! Не будучи нигде, цель может быть - везде! Игра, где человек охотится за тенью, За призраком ладьи на призрачной воде...
Душа наша - корабль, идущий в Эльдорадо. В блаженную страну ведет - какой пролив? Вдруг среди гор и бездн и гидр морского ада - Крик вахтенного: - Рай! Любовь! Блаженство! Риф.
Малейший островок, завиденный дозорным, Нам чудится землей с плодами янтаря, Лазоревой водой и с изумрудным дерном. - Базальтовый утес являет нам заря.
О, жалкий сумасброд, всегда кричащий: берег! Скормить его зыбям иль в цепи заковать, - Безвинного лгуна, выдумщика Америк, От вымысла чьего еще серее гладь.
Так старый пешеход, ночующий в канаве, Вперяется в мечту всей силою зрачка. Достаточно ему, чтоб Рай увидеть въяве, Мигающей свечи на вышке чердака.
III
Чудесные пловцы! Что за повествованья Встают из ваших глаз - бездоннее морей! Явите нам, раскрыв ларцы воспоминаний, Сокровища, каких не видывал Нерей.
Умчите нас вперед - без паруса и пара! Явите нам (на льне натянутых холстин Так некогда рука очам являла чару) - Видения свои, обрамленные в синь.
Что видели вы, что?
IV
«Созвездия. И зыби, И желтые пески, нас жгущие поднесь. Но, несмотря на бурь удары, рифов глыбы, - Ах, нечего скрывать! - скучали мы, как здесь.
Лиловые моря в венце вечерней славы, Морские города в тиаре из лучей Рождали в нас тоску, надежнее отравы, Как воин опочить на поле славы - сей.
Стройнейшие мосты, славнейшие строенья, - Увы! хотя бы раз сравнялись с градом - тем, Что из небесных туч возводит Случай - Гений.. - И тупились глаза, узревшие Эдем.
От сладостей земных - Мечта еще жесточе! Мечта, извечный дуб, питаемый землей! Чем выше ты растешь, тем ты страстнее хочешь Достигнуть до небес с их солнцем и луной.
Докуда дорастешь, о, древо кипариса Живучее? ...Для вас мы привезли с морей Вот этот фас дворца, вот этот профиль мыса, - Всем вам, которым вещь чем дальше - тем милей!
Приветствовали мы кумиров с хоботами, С порфировых столпов взирающих на мир, Резьбы такой - дворцы, такого взлета - камень, Что от одной мечты - банкротом бы - банкир...
Надежнее вина пьянящие наряды Жен, выкрашенных в хну - до ноготка ноги, И бронзовых мужей в зеленых кольцах гада...»
V
И что, и что - еще?
VI
«О, детские мозги! Но чтобы не забыть итога наших странствий: От пальмовой лозы до ледяного мха - Везде - везде - везде - на всем земном пространстве
Мы видели все ту ж комедию греха: Ее, рабу одра, с ребячливостью самки Встающую пятой на мыслящие лбы, Его, раба рабы: что в хижине, что в замке Наследственном: всегда - везде - раба рабы!
Мучителя в цветах и мученика в ранах, Обжорство на крови и пляску на костях, Безропотностью толп разнузданных тиранов, - Владык, несущих страх, рабов, метущих прах. С десяток или два - единственных религий, Всех сплошь ведущих в рай - и сплошь вводящих в грех!
Подвижничество, так носящее вериги, Как сибаритство - шелк и сладострастье - мех. Болтливый род людской, двухдневными делами Кичащийся. Борец, осиленный в борьбе, Бросающий Творцу сквозь преисподни пламя: - Мой равный! Мой Господь! Проклятие тебе! -
И несколько умов, любовников Безумья, Решивших сократить докучной жизни день И в опия моря нырнувших без раздумья, - Вот Матери-Земли извечный бюллетень!»
VII
Бесплодна и горька наука дальних странствий. Сегодня, как вчера, до гробовой доски - Все наше же лицо встречает нас в пространстве: Оазис ужаса в песчаности тоски.
Бежать? Пребыть? Беги! Приковывает бремя - Сиди. Один, как крот, сидит, другой бежит, Чтоб только обмануть лихого старца - Время, Есть племя бегунов. Оно как Вечный Жид.
И, как апостолы, по всем морям и сушам Проносится. Убить зовущееся днем - Ни парус им не скор, ни пар. Иные души И в четырех стенах справляются с врагом.
В тот миг, когда злодей настигнет нас - вся вера Вернется нам, и вновь воскликнем мы: - Вперед! Как на заре веков мы отплывали в Перу, Авророю лица приветствуя восход.
Чернильною водой - морями глаже лака - Мы весело пойдем между подземных скал. О, эти голоса, так вкрадчиво из мрака Взывающие: «К нам! - О, каждый, кто взалкал
Лотосова плода! Сюда! В любую пору Здесь собирают плод и отжимают сок. Сюда, где круглый год - день лотосова сбора, Где лотосову сну вовек не минет срок!»
О, вкрадчивая речь! Нездешней речи нектар!.. К нам руки тянет друг - чрез черный водоем. «Чтоб сердце освежить - плыви к своей Электре!» Нам некая поет - нас жегшая огнем.
VIII
Смерть! Старый капитан! В дорогу! Ставь ветрило! Нам скучен этот край! О Смерть, скорее в путь! Пусть небо и вода - куда черней чернила, Знай - тысячами солнц сияет наша грудь!
Обманутым пловцам раскрой свои глубины! Мы жаждем, обозрев под солнцем все, что есть, На дно твое нырнуть - Ад или Рай - едино! - В неведомого глубь - чтоб новое обресть!
Зима, зима, я еду по зиме, куда-нибудь по видимой отчизне, гони меня, ненастье, по земле, хотя бы вспять, гони меня по жизни.
Ну, вот Москва и утренний уют в арбатских переулках парусинных, и чужаки по-прежнему снуют в январских освещенных магазинах.
И желтизна разрозненных монет, и цвет лица криптоновый все чаще, гони меня, как новый Ганимед хлебну земной изгнаннической чаши
и не пойму, откуда и куда я двигаюсь, как много я теряю во времени, в дороге повторяя: ох, Боже мой, какая ерунда.
Ох, Боже мой, не многого прошу, ох, Боже мой, богатый или нищий, но с каждым днем я прожитым дышу уверенней и сладостней и чище.
Мелькай, мелькай по сторонам, народ, я двигаюсь, и, кажется отрадно, что, как Улисс, гоню себя вперед, но двигаюсь по-прежнему обратно.
Так человека встречного лови и все тверди в искусственном порыве: от нынешней до будущей любви живи добрей, страдай неприхотливей.
Тихотворение мое, мое немое, однако, тяглое - на страх поводьям, куда пожалуемся на ярмо и кому поведаем, как жизнь проводим? Как поздно заполночь ища глазунию луны за шторою зажженной спичкою, вручную стряхиваешь пыль безумия с осколков желтого оскала в писчую. Как эту борзопись, что гуще патоки, там не размазывай, но с кем в колене и в локте хотя бы преломить, опять-таки, ломоть отрезанный, тихотворение?
Я был только тем, чего ты касалась ладонью, над чем в глухую, воронью ночь склоняла чело.
Я был лишь тем, что ты там, снизу, различала: смутный облик сначала, много позже - черты.
Это ты, горяча, ошую, одесную раковину ушную мне творила, шепча.
Это ты, теребя штору, в сырую полость рта вложила мне голос, окликавший тебя.
Я был попросту слеп. Ты, возникая, прячась, даровала мне зрячесть. Так оставляют след.
Так творятся миры. Так, сотворив их, часто оставляют вращаться, расточая дары.
Так, бросаем то в жар, то в холод, то в свет, то в темень, в мирозданьи потерян, кружится шар.
Снежно-могучая краса С красивым сном широких глаз, Твоя полночная коса Предстала мне в безумный час. Как обольстителен и черен Сплетенный радостью венок, Его оставил, верно, ворон, В полете долгом одинок. И стана белый этот снег Не для того ли строго пышен, Чтоб человеку человек Был звук миров, был песнью слышен?
Годы, люди и народы Убегают навсегда, Как текучая вода. В гибком зеркале природы Звезды - невод, рыбы - мы, Боги - призраки у тьмы.
* * *
Мне мало надо! Краюшку хлеба И капля молока. Да это небо, Да эти облака!
* * *
Из мешка На пол рассыпались вещи. И я думаю, Что мир - Только усмешка, Что теплится На устах повешенного.
* * *
Ни хрупкие тени Японии, Ни вы, сладкозвучные Индии дщери, Не могут звучать похороннее, Чем речи последней вечери. Пред смертью жизнь мелькает снова, Но очень скоро и иначе. И это правило - основа Для пляски смерти и удачи.
ЗВЕЗДЫ
Вверху - грошовый дом свиданий. Внизу - в грошовом "Казино" Расселись зрители. Темно. Пора щипков и ожиданий. Тот захихикал, тот зевнул... Но неудачник облыселый Высоко палочкой взмахнул. Открылись темные пределы, И вот - сквозь дым табачных туч - Прожектора зеленый луч. На авансцене, в полумраке, Раскрыв золотозубый рот, Румяный хахаль в шапокляке О звездах песенку поет. И под двуспальные напевы На полинялый небосвод Ведут сомнительные девы Свой непотребный хоровод. Сквозь облака, по сферам райским (Улыбочки туда-сюда) С каким-то веером китайским Плывет Полярная Звезда. За ней вприпрыжку поспешая, Та пожирней, та похудей, Семь звезд - Медведица Большая - Трясут четырнадцать грудей. И до последнего раздета, Горя брильянтовой косой, Вдруг жидколягая комета Выносится перед толпой. Глядят солдаты и портные На рассусаленный сумбур, Играют сгустки жировые На бедрах Etoile d'amour, Несутся звезды в пляске, в тряске, Звучит оркестр, поет дурак, Летят алмазные подвязки Из мрака в свет, из света в мрак. И заходя в дыру все ту же, И восходя на небосклон, - Так вот в какой постыдной луже Твой День Четвертый отражен!.. Нелегкий труд, о Боже правый, Всю жизнь воссоздавать мечтой Твой мир, горящий звездной славой И первозданною красой.
Владислав Фелицианович Ходасевич.
На бледно-голубой эмали, Какая мыслима в апреле, Березы ветви поднимали И незаметно вечерели.
Узор отточенный и мелкий, Застыла тоненькая сетка, Как на фарфоровой тарелке Рисунок, вычерченный метко, -
Когда его художник милый Выводит на стеклянной тверди, В сознании минутной силы, В забвении печальной смерти.
* * *
За туманом, за лесами Загорится - пропадет, Еду влажными полями - Снова издали мелькнет.
Так блудящими огнями Поздней ночью, за рекой, Над печальными лугами Мы встречаемся с Тобой.
Но и ночью нет ответа, Ты уйдешь в речной камыш, Унося источник света, Снова издали манишь.
вообще-то я не очень люблю Блока, но вот нашла интересный стих
АННЕ АХМАТОВОЙ
"Красота страшна" - Вам скажут, - Вы накинете лениво Шаль испанскую на плечи, Красный розан - в волосах.
"Красота проста" - Вам скажут, - Пестрой шалью неумело Вы укроете ребенка, Красный розан - на полу.
Но, рассеянно внимая Всем словам, кругом звучащим, Вы задумаетесь грустно И твердите про себя:
"Не страшна и не проста я; Я не так страшна, чтоб просто Убивать; не так проста я, Чтоб не знать, как жизнь страшна".
Милая Инна, есть такое понятие "понты".... Перечитывая Пушкина после НГ, возникла мысль, что вся поэзия по большей части после А.С. это понты..... все уже сказано.................
Зима. Что делать нам в деревне? Я встречаю Слугу, несущего мне утром чашку чаю, Вопросами: тепло ль? утихла ли метель? Пороша есть иль нет? и можно ли постель Покинуть для седла, иль лучше до обеда Возиться с старыми журналами соседа? Пороша. Мы встаем, и тотчас на коня, И рысью по полю при первом свете дня; Арапники в руках, собаки вслед за нами; Глядим на бледный снег прилежными глазами; Кружимся, рыскаем и поздней уж порой, Двух зайцев протравив, являемся домой. Куда как весело! Вот вечер: вьюга воет; Свеча темно горит; стесняясь, сердце ноет; По капле, медленно глотаю скуки яд. Читать хочу; глаза над буквами скользят, А мысли далеко... Я книгу закрываю; Беру перо, сижу; насильно вырываю У музы дремлющей несвязные слова. Ко звуку звук нейдет... Теряю все права Над рифмой, над моей прислужницею странной: Стих вяло тянется, холодный и туманный. Усталый, с лирою я прекращаю спор, Иду в гостиную; там слышу разговор О близких выборах, о сахарном заводе; Хозяйка хмурится в подобие погоде, Стальными спицами проворно шевеля, Иль про червонного гадает короля. Тоска! Так день за днем идет в уединенье! Но если под вечер в печальное селенье, Когда за шашками сижу я в уголке, Приедет издали в кибитке иль возке Нежданная семья: старушка, две девицы (Две белокурые, две стройные сестрицы), — Как оживляется глухая сторона! Как жизнь, о боже мой, становится полна! Сначала косвенно-внимательные взоры, Потом слов несколько, потом и разговоры, А там и дружный смех, и песни вечерком, И вальсы резвые, и шепот за столом, И взоры томные, и ветреные речи, На узкой лестнице замедленные встречи; И дева в сумерки выходит на крыльцо: Открыты шея, грудь, и вьюга ей в лицо! Но бури севера не вредны русской розе. Как жарко поцелуй пылает на морозе! Как дева русская свежа в пыли снегов!
Время года - зима. На границах спокойствие. Сны Переполнены чем-то замужним, как вязким вареньем. И глаза праотца наблюдают за дрожью блесны, Торжествующей втуне победу над щучьим веленьем.
Хлопни оземь хвостом, и в морозной декабрьской мгле Ты увидишь, опричь своего неприкрытого срама - Полумесяц плывет в запыленном оконном стекле Над крестами Москвы, как лихая победа Ислама.
Куполов, что голов, да и шпилей - что задранных ног. Как за смертным порогом, где встречу друг другу назначим, Где от пуза кумирен, градирен, кремлей, синагог, Где и сам ты хорош со своим минаретом стоячим.
Не купись на басах, не сорвись на глухой фистуле. Коль не подлую власть, то самих мы себя переборем. Застегни же зубчатую пасть. Ибо если лежать на столе, То не все ли равно - ошибиться крюком или морем.
Плывет в тоске необъяснимой среди кирпичного надсада ночной кораблик негасимый из Александровского сада, ночной фонарик нелюдимый, на розу желтую похожий, над головой своих любимых, у ног прохожих.
Плывет в тоске необъяснимой пчелиный хор сомнамбул, пьяниц. В ночной столице фотоснимок печально сделал иностранец, и выезжает на Ордынку такси с больными седоками, и мертвецы стоят в обнимку с особняками.
Плывет в тоске необъяснимой певец печальный по столице, стоит у лавки керосинной печальный дворник круглолицый, спешит по улице невзрачной любовник старый и красивый. Полночный поезд новобрачный плывет в тоске необъяснимой.
Плывет во мгле замоскворецкой, пловец в несчастие случайный, блуждает выговор еврейский на желтой лестнице печальной, и от любви до невеселья под Новый Год, под воскресенье, плывет красотка записная, своей тоски не объясняя.
Плывет в глазах холодный вечер, дрожат снежинки на вагоне, морозный ветер, бледный ветер обтянет красные ладони, и льется мед огней вечерних, и пахнет сладкою халвою; ночной пирог несет сочельник над головою.
Твой Новый Год по темно-синей волне средь моря городского плывет в тоске необъяснимой, как будто жизнь начнется снова, как будто будет свет и слава, удачный день и вдоволь хлеба, как будто жизнь качнется вправо, качнувшись влево.
Ну, разумеется с тайным смыслом!
Зима! Что делать нам в Нью-Йорке? Он холоднее, чем луна. Возьми себе чуть-чуть икорки и водочки на ароматной корке – погреемся у Каплана.
Странная штука жизнь виртуальная, Хоть электронная - все же реальная Те же в ней страсти, любовь и пороки, Те же по жизни у всех замороки..
Здесь проще общаться, труднее обидеть Здесь можно любить, и увы - ненавидеть И внутренний мир здесь заметней чем внешний Ну.. лжи и обмана здесь больше, конечно...
С другой стороны - что такое здесь ложь? Когда обманули и так не поймешь.. Все правда в запутанном этом мирочке Здесь чувства всегда умещаются в строчки...
(c) не знаю чьё,
БИМ - БОМ
Бим - Бом… Полна квартира мишуры, А правила твоей игры, Как прошлогодний снег стары, Как тень, еловая игла На мудрый лоб его легла.
Бим - Бом… Часы несутся к рубежу, Они готовы к грабежу, Я не усну, но прогляжу. Никто и глазом не моргнет И вот - украден Старый год.
Бим - Бом… А, может быть, он лучшим был, Но не успел, не долюбил, Он был украден, полным сил. Теперь мне ясно по всему, Что елка - памятник ему!
Бим - Бом… Как пусто первое число, Оно - ни лодка, ни весло, Оно - ни радость и ни зло, Всё та же елка на полу… Все приглашаются к столу!
Старый Новый Год...такое только у нас бывает,
... Я уже не могу выше. боль моя - на воде и хлебе, Я стою на краю крыши, Я парю на седьмом небе.
И в глазах моих не случайно Стелет ветер свинцовой зыбью, Это значит коснулась тайны, это значит - до дна выпью.
Я уже опустила руки, Я уже поломала шпагу, И предчувствие скорой разлуки Темной кровью пятнает бумагу.
И уже мою грубую кожу Прорывают шальные крылья... Кто ты мне? Лишь случайный прохожий, Просто мост между сказкой и былью...
(c)
Две точки зрения,
О,не минуй меня, моя Любовь! Дразни меня, мани, терзай и мучай! Пусть выпадет не самый легкий случай! Но, как во сне, шепчу я вновь и вновь, Но, не минуй меня, моя Любовь!
*** Катись, катись моя любовь, играя Я вслед тебе промолвлю аллилуйя ... Пусть кто-то без тебя и умирает - В отсутствии твоем, поверь, живу я!
Минуй меня слепцов рубец навенный! Я так устал ласкать твои пороги За коими ни тленны, лишь, измены... ... Я все тебе благословлю дороги
Среди любовью слывшего сплетенья рук и бед ты от меня не слышала, любима или нет. Не спрашивай об истине. Пусть буду я в долгу - я не могу быть искренним, и лгать я не могу. Но не гляди тоскующе и верь своей звезде - хорошую такую же я не встречал нигде. Всё так, но силы мало ведь, чтоб жить, взахлёб любя, ну, а тебя обманывать - обманывать себя; и заменять в наивности вовек не научусь я чувства без взаимности взаимностью без чувств... Хочу я память вытеснить и думать о своём, но всё же тянет видеться и быть с тобой вдвоём. Когда всё это кончится?! Я мучаюсь опять - и брать любовь не хочется, и страшно потерять.
ну мало ли, что все уже сказано. скажут еще раз. и повторят неоднократно. и все равно для кого-то это будет новым
Пушкин – гений формы. рифма ради рифмы, стих ради стиха. такое ощущение, что он писал стихи как дышал. легкость и простота рождает красоту. а это всегда подкупает.
однако это не умаляет заслуг огромного сонма других стихотворцев, не менее великих. не формой единой живо творение. да и к тому же хорошо, когда этих самых форм много и все они разные.
вот Вам что-то такое очень угловатое, из области юношеского максимализма.
*** Нет, ты мне совсем не дорогая; милые такими не бывают... Сердце от тоски оберегая, зубы сжав, их молча забывают. Ты глядишь - меня не понимая, слушаешь - не видя и не веря, даже в этой дикой сини мая видя жизнь - как смену киносерий. Целый день лукавя и фальшивя, грустные выдумывая шутки, вдруг - взметнешь ресницами большими, вдруг - сведешь в стыде и страхе руки. Если я такой тебя забуду, если зубом прокушу я память - никогда к сиреневому гуду ни идти сырыми мне тропами. "Я люблю, когда темнеет рано!" - скажешь ты и станешь как сквозная, и на мертвой зелени экрана только я тебя и распознаю. И, веселье призраком пугая, про тебя скажу смеясь с другими: - Эта - мне совсем не дорогая! Милые бывают не такими.
(Николай Асеев)
ох уж мне эти тайные смыслы. "вот так и рождаются нездоровые сенсации" (с)
*** Говорят, что с тобою должна я играть и лукавить, Но, завидев тебя, я теряю рассудка следы. Умирая от жажды, не в силах я губы заставить Хоть на миг окунуться в прозрачные струи воды.
Но я рада теперь, что не верила низким советам, Не хитрила с тобой, чтоб услышать желанный ответ. Как бы ни было больно, жалеть я не стану об этом, – Иногда пораженья бывают достойней побед.
(Маро Маркарян в переводе Ахматовой)
Если я такой тебя забуду, если зубом прокушу я память - никогда к сиреневому гуду ни идти сырыми мне тропами.
Впечатляет!
Приходит время сожалений. При полусвете фонарей, при полумраке озарений не узнавать учителей.
Так что-то движется меж нами, живет, живет, отговорив, и, побеждая временами, зовет любовников своих.
И вся-то жизнь - биенье сердца, и говор фраз, да плеск вины, и ночь над лодочкою секса по светлой речке тишины.
Простимся, позднее творенье моих навязчивых щедрот, побед унылое паренье и утлой нежности полет.
О Господи, что движет миром, пока мы слабо говорим, что движет образом немилым и дышит обликом моим.
Затем, чтоб с темного газона от унизительных утрат сметать межвременные зерна на победительный асфальт.
О, все приходит понемногу и говорит - живи, живи. Кружи, кружи передо мною безумным навыком любви.
Свети на горестный посев, фонарь сегодняшней печали, и пожимай во тьме плечами и сокрушайся обо всех.
1
Выхожу один я на дорогу; Сквозь туман кремнистый путь блестит; Ночь тиха. Пустыня внемлет богу, И звезда с звездою говорит.
2
В небесах торжественно и чудно! Спит земля в сиянье голубом... Что же мне так больно и так трудно? Жду ль чего? жалею ли о чем?
3
Уж не жду от жизни ничего я, И не жаль мне прошлого ничуть; Я ищу свободы и покоя! Я б хотел забыться и заснуть!
4
Но не тем холодным сном могилы... Я б желал навеки так заснуть, Чтоб в груди дремали жизни силы, Чтоб, дыша, вздымалась тихо грудь;
5
Чтоб всю ночь, весь день мой слух лелея, Про любовь мне сладкий голос пел, Надо мной чтоб, вечно зеленея, Темный дуб склонялся и шумел.
И взглянул, как в первые раза Не глядят. Черные глаза глотнули взгляд.
Вскинула ресницы и стою. — Что, — светла? — Не скажу, что выпита до тла.
Всё до капли поглотил зрачок. И стою. И течет твоя душа в мою.
ЗЫ. Очень точное сравнение, в самом деле кажется, что все сокровенное переходит....
Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд, И руки особенно тонки, колени обняв. Послушай: далеко, далеко, на озере Чад Изысканный бродит жираф.
Ему грациозная стройность и нега дана, И шкуру его украшает волшебный узор, С которым равняться осмелится только луна, Дробясь и качаясь на влаге широких озер.
Вдали он подобен цветным парусам корабля, И бег его плавен, как радостный птичий полет. Я знаю, что много чудесного видит земля, Когда на закате он прячется в мраморный грот.
Я знаю веселые сказки таинственных стран Про черную деву, про страсть молодого вождя, Но ты слишком долго вдыхала тяжелый туман, Ты верить не хочешь во что-нибудь, кроме дождя.
И как я тебе расскажу про тропический сад, Про стройные пальмы, про запах немыслимых трав. Ты плачешь? Послушай... далеко, на озере Чад Изысканный бродит жираф.
Дон-Жуан
Моя мечта надменна и проста: Схватить весло, поставить ногу в стремя И обмануть медлительное время, Всегда лобзая новые уста;
А в старости принять завет Христа, Потупить взор, посыпать пеплом темя И взять на грудь спасающее бремя Тяжелого железного креста!
И лишь когда средь оргии победной Я вдруг опомнюсь, как лунатик бледный, Испуганный в тиши своих путей,
Я вспоминаю, что, ненужный атом, Я не имел от женщины детей И никогда не звал мужчину братом...
Это было не раз, это будет не раз В нашей битве глухой и упорной: Как всегда, от меня ты теперь отреклась, Завтра, знаю, вернешься покорной.
Но зато не дивись, мой враждующий друг, Враг мой, схваченный темной любовью, Если стоны любви будут стонами мук, Поцелуи - окрашены кровью.
Мне не спится, нет огня; Всюду мрак и сон докучный. Ход часов лишь однозвучный Раздается близ меня, Парки бабье лепетанье, Спящей ночи трепетанье, Жизни мышья беготня... Что тревожишь ты меня? Что ты значишь, скучный шепот? Укоризна или ропот Мной утраченного дня? От меня чего ты хочешь? Ты зовешь или пророчишь? Я понять тебя хочу, Смысла я в тебе ищу...
Этот город застрял во вранье, как "Челюскин" во льдах - Погрузившийся в ад и частично восставший из ада. Наше общее детство прошло на одних букварях, Оттого никому ничего объяснять и не надо. Отчего ж мы кричим невпопад и молчим не про то, И все считаем чужое, и ходим, как пони, по кругу? Вы не поняли, сэр, - я отнюдь не прошусь к вам за стол, Мне вот только казалось - нам есть что поведать друг другу.
Этот город застрял в межсезонье, как рыба в сети - Стрелки все по нулям, и не больше не меньше, Мы почти научились смеяться, но как ни верти - Что-то стало с глазами когда-то загадочных женщин. Хочешь, я расскажу тебе сказку про злую метель, Про тропический зной, про полярную вьюгу? Вы не поняли, мисс, - я совсем не прошусь к вам в постель, Мне вот только казалось - нам есть, что поведать друг другу.
Мне никто не указ, да и сам я себе не указ - Доверяю лишь левой руке, маршруты рисуя. Ну а тот, кто - указ, он не больно-то помнит о нас, Да и мы поминаем его в беде или всуе. Что казалось бы проще - вот Бог, вот порог, Что же снова ты смотришь в пустынное небо с испугом? Вы не поняли, Лорд, - я отнюдь не прошусь к вам в чертог, Мне лишь только казалось - нам есть, что поведать друг другу.
Место, где свет Было так близко, что можно коснуться рукой, Но кто я такой, Чтоб оборвать хрустальную нить - Не сохранить, прошло столько лет, И нас больше нет в месте, где свет...
*** Каждый день Это жизни модель. Пробужденье - Рожденье. Утро - Детство и юность, Мудро За утро волнуюсь. Если утро проспал я Или утро пропало, То и зрелости полдень Никуда не годен!.. Если утро пропало, Поступил опрометчиво, Ибо времени мало Остается до вечера.
Вечер похож на старость: Чувствуется усталость, Очень мало осталось До неизбежной полночи... День бесполезный вспомните, День ускользнувшего счастья... Тянет ко сну. Сон похож на смерть.
Как перед смертью не надышаться, Так и сегодня уже не успеть, Не успеть и не преуспеть. Остается надежда назавтра, Завтра может пройти не затхло, Завтра может пройти величаво, Завтра нас увенчает слава!.. Ждать не долго еще Одного дня. Хорошо, Что модель не одна!
*** Мир нормальный, нормированный, По порядкам нумерованный Совершает в ногу шествие, Я ж стою за сумасшествие.
Не впечатлило...... Но спасибо за пост, скучно без Вас.....
Все говорят Глазков, Глазкова - Вот гениальный был поэт! А что в нем собственно такого? А ничего такого нет!
За исключением того, Что лучше не было его, Верней у Бога под рукой Всего один он был такой.
"Ищи деловитого, дельного, Не сбившегося с пути; Такого, как я, неподдельного, Тебе все равно не найти!"
Dance me to your beauty with a burning violin Dance me through the panic 'til I'm gathered safely in Lift me like an olive branch and be my homeward dove
Dance me to the end of love Dance me to the end of love
Let me see your beauty when the witnesses are gone Let me feel you moving like they do in Babylon Show me slowly what I only know the limits of
Dance me to the end of love Dance me to the end of love
Dance me to the wedding now, dance me on and on Dance me very tenderly and dance me very long We're both of us beneath our love, we're both of us above
Dance me to the end of love Dance me to the end of love
Dance me to the children who are asking to be born Dance me through the curtains that our kisses have outworn Raise a tent of shelter now, though every thread is torn
Dance me to the end of love Dance me to the end of love
Dance me to your beauty with a burning violin Dance me through the panic till I'm gathered safely in Touch me with your naked hand or touch me with your glove
Dance me to the end of love Dance me to the end of love Dance me to the end of love
А. Суркову
Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины, Как шли бесконечные, злые дожди, Как кринки несли нам усталые женщины, Прижав, как детей, от дождя их к груди,
Как слезы они вытирали украдкою, Как вслед нам шептали:- Господь вас спаси!- И снова себя называли солдатками, Как встарь повелось на великой Руси.
Слезами измеренный чаще, чем верстами, Шел тракт, на пригорках скрываясь из глаз: Деревни, деревни, деревни с погостами, Как будто на них вся Россия сошлась,
Как будто за каждою русской околицей, Крестом своих рук ограждая живых, Всем миром сойдясь, наши прадеды молятся За в бога не верящих внуков своих.
Ты знаешь, наверное, все-таки Родина - Не дом городской, где я празднично жил, А эти проселки, что дедами пройдены, С простыми крестами их русских могил.
Не знаю, как ты, а меня с деревенскою Дорожной тоской от села до села, Со вдовьей слезою и с песнею женскою Впервые война на проселках свела.
Ты помнишь, Алеша: изба под Борисовом, По мертвому плачущий девичий крик, Седая старуха в салопчике плисовом, Весь в белом, как на смерть одетый, старик.
Ну что им сказать, чем утешить могли мы их? Но, горе поняв своим бабьим чутьем, Ты помнишь, старуха сказала:- Родимые, Покуда идите, мы вас подождем.
"Мы вас подождем!"- говорили нам пажити. "Мы вас подождем!"- говорили леса. Ты знаешь, Алеша, ночами мне кажется, Что следом за мной их идут голоса.
По русским обычаям, только пожарища На русской земле раскидав позади, На наших глазах умирали товарищи, По-русски рубаху рванув на груди.
Нас пули с тобою пока еще милуют. Но, трижды поверив, что жизнь уже вся, Я все-таки горд был за самую милую, За горькую землю, где я родился,
За то, что на ней умереть мне завещано, Что русская мать нас на свет родила, Что, в бой провожая нас, русская женщина По-русски три раза меня обняла.
В полях за Вислой сонной Лежат в земле сырой Сережка с Малой Бронной И Витька с Моховой.
А где-то в людном мире Который год подряд Одни в пустой квартире Их матери не спят.
Свет лампы воспаленной Пылает над Москвой В окне на Малой Бронной, В окне на Моховой.
Друзьям не встать. В округе Без них идет кино. Девчонки, их подруги, Все замужем давно.
Пылает свод бездонный, И ночь шумит листвой Над тихой Малой Бронной, Над тихой Моховой.
Но помнит мир спасенный, Мир вечный, мир живой Сережку с Малой Бронной и Витьку с Моховой
Бьется в тесной печурке огонь, На поленьях смола, как слеза, И поет мне в землянке гармонь Про улыбку твою и глаза.
Про тебя мне шептали кусты В белоснежных полях под Москвой. Я хочу, чтобы слышала ты, Как тоскует мой голос живой.
Ты сейчас далеко-далеко. Между нами снега и снега. До тебя мне дойти нелегко, А до смерти — четыре шага.
Пой, гармоника, вьюге назло, Заплутавшее счастье зови. Мне в холодной землянке тепло От моей негасимой любви.
Нет, Не до седин, Не до славы Я век свой хотел бы продлить, Мне б только До той вон канавы Полмига, Полшага прожить;
Прижаться к земле И в лазури Июльского ясного дня Увидеть оскал амбразуры И острые вспышки огня.
Мне б только Вот эту гранату, Злорадно поставив на взвод… Всадить её, Врезать как надо, В четырежды проклятый дзот, Чтоб стало в нём пусто и тихо, Чтоб пылью осел он в траву!
…Прожить бы мне эти полмига, А там я сто лет проживу!
Я убит подо Ржевом, В безыменном болоте, В пятой роте, на левом, При жестоком налете. Я не слышал разрыва, Я не видел той вспышки,-- Точно в пропасть с обрыва -- И ни дна ни покрышки. И во всем этом мире, До конца его дней, Ни петлички, ни лычки С гимнастерки моей. Я -- где корни слепые Ищут корма во тьме; Я -- где с облачком пыли Ходит рожь на холме; Я -- где крик петушиный На заре по росе; Я -- где ваши машины Воздух рвут на шоссе; Где травинку к травинке Речка травы прядет, -- Там, куда на поминки Даже мать не придет. Подсчитайте, живые, Сколько сроку назад Был на фронте впервые Назван вдруг Сталинград. Фронт горел, не стихая, Как на теле рубец. Я убит и не знаю, Наш ли Ржев наконец?
Только пепел знает, что значит сгореть дотла. Но я тоже скажу, близоруко взглянув вперед: не все уносимо ветром, не все метла, широко забирая по двору, подберет. Мы останемся смятым окурком, плевком, в тени под скамьей, куда угол проникнуть лучу не даст. И слежимся в обнимку с грязью, считая дни, в перегной, в осадок, в культурный пласт. Замаравши совок, археолог разинет пасть отрыгнуть; но его открытие прогремит на весь мир, как зарытая в землю страсть, как обратная версия пирамид. "Падаль!" выдохнет он, обхватив живот, но окажется дальше от нас, чем земля от птиц, потому что падаль - свобода от клеток, свобода от целого: апофеоз частиц.
ЗАПОВЕДЬ СКОРБИ
Когда пред часом сердце наго В кровавой смуте бытия, Прими свой трудный миг, как благо, Вечерняя душа моя.
Пусть в частых пытках поникая, Сиротствует и плачет грудь, Но служит тайне боль людская И путь тревоги - Божий путь...
И лишь, творя свой долг средь тени, Мы жизнью возвеличим мир И вознесем его ступени В ту высь, где вечен звездный пир..
И вещий трепет жизни новой, Скорбя, лишь тот взрастит в пыли, Кто возлюбил венец терновый И весь отрекся от земли...
БЕСПЕЧНОСТЬ
Мой день певуче-безмятежен, Мой час, как облачко, плывет И то, что вечер неизбежен, Меня к унынью не зовет...
В лесу ли вихрь листвой играет, Иль мчит поток волну свою,— Все, все мой дух вооружает Живым доверьем к бытию...
Мой путь — по божьему указу — Светло направлен в ширь долин, Где ясен мир, привольно глазу, Где я с мечтой своей один...
Все выше солнце — тень короче,— И пусть затем скудеет зной, Еще не скоро холод ночи Дохнет безвестной тишиной...
Когда же золотом и кровью Заблещет вечер в небесах, Я с тихим жаром и любовью Благословлю дорожный прах...
И в час, когда волна дневная Отхлынет прочь, за край земли, Мой дух заманит тьма ночная В глубины звездные свои...
*** Стараясь ладить с богом, лицемеры Святыни охраняют от обид; Но кто казнит людей во имя веры, Тот бога своего не пощадит.
*** Что ты ни говори, но рушить смысла нет Сто хижин, чтоб один построить минарет.
да, поэту часто удается точнее выразиться, чем политику или философу. А мысль очень актуальна сейчас и наверное всегда будет
У КАМИНА
Наплывала тень... Догорал камин, Руки на груди, он стоял один,
Неподвижный взор устремляя вдаль, Горько говоря про свою печаль:
"Я пробрался в глубь неизвестных стран, Восемьдесят дней шел мой караван;
Цепи грозных гор, лес, а иногда Странные вдали чьи-то города,
И не раз из них в тишине ночной В лагерь долетал непонятный вой.
Мы рубили лес, мы копали рвы, Вечерами к нам подходили львы.
Но трусливых душ не было меж нас, Мы стреляли в них, целясь между глаз.
Древний я отрыл храм из-под песка, Именем моим названа река.
И в стране озер пять больших племен Слушались меня, чтили мой закон.
Но теперь я слаб, как во власти сна, И больна душа, тягостно больна;
Я узнал, узнал, что такое страх, Погребенный здесь, в четырех стенах;
Даже блеск ружья, даже плеск волны Эту цепь порвать ныне не вольны..."
И, тая в глазах злое торжество, Женщина в углу слушала его.
Приезжайте. Не бойтесь. Мы будем друзьями, Нам обоим пора от любви отдохнуть, Потому что, увы, никакими словами, Никакими слезами ее не вернуть.
Будем плавать, смеяться, ловить мандаринов, В белой узенькой лодке уйдем за маяк. На закате, когда будет вечер малинов, Будем книги читать о далеких краях.
Мы в горячих камнях черепаху поймаем, Я Вам маленьких крабов в руках принесу. А любовь - похороним, любовь закопаем В прошлогодние листья в зеленом лесу.
И когда тонкий месяц начнет серебриться И лиловое море уйдет за косу, Вам покажется белой серебряной птицей Адмиральская яхта на желтом мысу.
Будем слушать, как плачут фаготы и трубы В танцевальном оркестре в большом казино, И за Ваши печальные детские губы Будем пить по ночам золотое вино.
А любовь мы не будем тревожить словами Это мертвое пламя уже не раздуть, Потому что, увы, никакими мечтами, Никакими стихами любви не вернуть.
*****
Вы похожи на куклу в этом платьице аленьком, Зачесанная по-детски и по-смешному. И мне странно, что Вы, такая маленькая, Принесли столько муки мне, такому большому.
Истерически злая, подчеркнуто пошлая, За публичною стойкой - всегда в распродаже, Вы мне мстите за все Ваше бедное прошлое - Без семьи, без любви и без юности даже.
Сигарета в крови. Зубы детские, крохкие. Эти терпкие яды глотая, Вы сожжете назло свои слабые легкие, Проиграете в "дайс" Вашу жизнь, дорогая,
А потом, а потом на кладбище китайское, Наряженная в тихое белое платьице, Вот в такое же утро весеннее, майское Колесница с поломанной куклой покатится
И останется... песня, но песня не новая. Очень грустный и очень банальный сюжет Две подруги и я. И цветочки лиловые. И чужая весна. Только Вас уже нет.
******
Какое мне дело, что ты существуешь на свете, Страдаешь, играешь, о чем-то мечтаешь и лжешь, Какое мне дело, что ты увядаешь в расцвете, Что ты забываешь о свете и счастья не ждешь.
Какое мне дело, что все твои пьяные ночи Холодную душу не могут мечтою согреть, Что ты угасаешь, что рот твой устало-порочен, Что падшие ангелы в небо не смеют взлететь.
И кто виноват, что играют плохие актеры, Что даже иллюзии счастья тебе ни один не дает, Что бледное тело твое терзают, как псы, сутенеры Что бедное сердце твое превращается в лед.
Ты - злая принцесса, убившая добрую фею, Горят твои очи, и слабые руки в крови. Ты бродишь в лесу, никуда постучаться не смея, Укрыться от этой, тобою убитой любви.
Какое мне дело, что ты заблудилась в дороге, Что ты потеряла от нашего счастья ключи. Убитой любви не прощают ни люди, ни боги. Аминь. Исчезай. Умирай. Погибай и молчи.
...отдавал себе отчет И в словах и в поведенье, Но взаймы ни Бог, ни черт Не давал ни разу денег, Переигрывал судьбу, Мог любить и ненавидеть, В белых тапочках в гробу Никого не тщился видеть, Мог играть и без струны -- Дескать, вывезет кривая -- И терпеть не мог войны, Потому что убивают. ...отдавал себе отчет В сроках жизни и дистанций, Выпал нечет или чет -- Все равно. Он отчитался.
О.Ладыженский
Дождь пробежался по перилам И простучал по кирпичам. Того, что ты наговорила, Дождю за ночь не настучать. А я молчу. Я, как свеча, привык молчать.
Нет мест в осеннем дилижансе, Напрасно мухой в стекла бьюсь, Ты навсегда переезжаешь, А я, как мебель остаюсь. И не пою, и не смеюсь -- один стою.
Перечеркнув окно собою, Я заслоню ночную дрожь, И нет ни ревности, ни боли -- Есть только ты, и ночь, и дождь... Уйдешь? Ну что ж... Чего ты ждешь? Уже идешь?
Сегодня перечитываю последних (увы!) русских Великих Поэтов..
Порой умирают боги — и права нет больше верить Порой заметает дороги, крестом забивают двери И сохнут ключи в пустыне, а взрыв потрясает сушу, Когда умирает богиня, когда оставляет души Огонь пожирает стены и храмы становятся прахом И движутся манекены не ведая больше страха Шагают полки по иконам бессмысленным ровным клином Теперь больше верят погонам и ампулам с героином Терновый венец завянет, всяк будет себе хозяин Фольклором народным станет убивший Авеля Каин Погаснет огонь в лампадах, умолкнут священные гимны Не будет ни рая, ни ада, когда наши боги погибнут Так иди и твори, что надо, не бойся, никто не накажет Теперь ничего не свято...
*****
Ударение на слоге выше прописной строки Мишка, спрятанный в берлоге, вам напишет от руки Ночь под лесом так спокойна, так проста его постель Равнодушна, как подушка, монотонна, как свирель Свежесорванного утром календарного листка Старовыеденных формул о строении желтка Растворимый серый ежик, что от пепла был рожден Собирался в гости к другу, да метлою он сметен Вместе с грустными сверчками и обрывками стихов Вместе с нотными значками и колонией бычков Подхватили, закружили и сложили в уголок Поразмыслив, вокруг кучи очертил квадрат мелок Встали стенки, села крыша, прилегло к двери крыльцо У оконца ежик пишет другу Мише письмецо: Миша, может будет буря, может рухнет потолок Может, зря я растерялся, затерявшись в уголок Может, завтра будет лето, вторник выйдет за средой Может, камень обернется родниковою водой...
***
Отпусти, пойду. За углом мой дом Где все ждут, не спят, где открыта дверь, Где в окно глядят и на шум бегут На простом столе лампа теплится. Отпусти, пора. Ждет Печаль сидит В печку щепочку бросит склонится, Вскинет голову..ветер прошумел Тронет бороду, глянет в сторону Отпусти, прошу. До угла верста Пробежать в ночи, не запутаться У ворот Печаль встанет сгорбленным Старичком седым да понурится Отпусти, молю печка топится Уголек упал на дощатый пол, Опрокинулась лампа яркая, Занялась огнем занавесочка Отпусти скорей — дом в огне стоит! Бревна рушатся искры сыплются, А печаль бредет, чает встретиться Всем прохожим в глаза заглядывает Отпусти меня побегу туда Он в дыму идет, задыхается, Пепел по ветру подымается Да в глаза летит воспаленные Отпусти, злодей, что ж ты делаешься! Подвернулась нога на камушке, Нету силы встать, чем дышать ему? Полечу стрелой - может, выживет... Отпусти...
***
Мне придётся отползать... От объявленья войны - на все четыре струны, От узколобой весны - во все четыре стены, От подгоревшей еды - за все четыре беды, От поколения зла в четыре чёрных числа. Накинуть старый мундир, протёртый кем-то до дыр... Мне придётся обойтись... Без синих сумрачных птиц, без разношёрстных ресниц. Да переправить с утра, что не сложилось вчера, Оставить грязный вагон и продолжать перегон По неостывшей золе на самодельной метле. Раскинуть руки во сне, чтоб не запнуться во тьме... Мне придётся променять... Осточертевший обряд на смертоносный снаряд, Скрипучий стул за столом на детский крик за углом, Венок из спутанных роз на депрессивный психоз, Психоделический рай на три засова в сарай. Мне все кричат: "берегись..."
(с) Янка
Ходит дурачок по лесу Ищет дурачок глупее себя
Идёт смерть по улице, несёт блины на блюдце Кому вынется — тому сбудется Тронет за плечо, поцелует горячо Полетят копейки из-за пазухи долой
Зубастые колёса завертелись в башке В промокшей башке под бронебойным дождём Закипела ртуть, замахнулся кулак — Да только если крест на грудь, то на последний глаз пятак
Моя мёртвая мамка вчера ко мне пришла Всё грозила кулаком, называла дураком Предрассветный комар опустился в мой пожар И захлебнулся кровью из моего виска
А сегодня я воздушных шариков купил Полечу на них над расчудесной страной Буду пух глотать, буду в землю нырять И на все вопросы отвечать: "ВСЕГДА ЖИВОЙ"
Светило солнышко и ночью и днём Не бывает атеистов в окопах под огнём Добежит слепой, победит ничтожный Такое вам и не снилось
Ходит дурачок по лесу Ищет дурачок глупее себя
***
Трогательным ножичком пытать свою плоть Трогательным ножичком пытать свою плоть До крови прищемить добровольные пальцы Отважно смакуя леденцы на палочке Целеустремлённо набивать карманы Мёртвыми мышатами, живыми xуями Шоколадными конфетами И нерукотворными пиздюлями На патриархальной свалке устаревших понятий Использованных образов и вежливых слов Покончив с собою, уничтожить весь мир ПОКОНЧИВ С СОБОЮ — УНИЧТОЖИТЬ ВЕСЬ МИР
Мастерство быть излишним, подобно мне Мастерство быть любимым, подобно петле Мастерство быть глобальным, как печёное яблоко Искусство вовремя уйти в сторонку Искусство быть посторонним Искусство быть посторонним
Новейшее средство для очистки духовок От задохнувшихся по собственной воле Новейшее средство для очистки верёвок От скверного запаха немытых шей Новейшее средство находить виновных Новейшее средство находить виновных
РУССКОЕ ПОЛЕ ЭКСПЕРИМЕНТОВ
За открывшейся дверью — пустота Это значит, что кто-то пришёл за тобой Это значит, что теперь ты кому-то Понадобился
А снег всё идёт, а снег всё идёт Русское поле источает снег
Иных хоронили в упаковке глазёнок Иных хоронили в упаковке газет
А то, что на бойне умертвили бычка На то всеобщая радость, всеобщая гордость Всеобщая ненависть, всеобщая воля Всеобщая воля да всеобщая старость
Набить до отказа собой могилу Это значит наследовать землю Что же такое наследовать землю Это значит исчерпать терпение Что и требовалось доказать Что и требовалось доказать
В дверной глазок — в замочную щель Гениальные мыслишки — мировые войнушки Неофициальные пупы земли Эмалированные части головных систем Инстинктивные добровольцы Во имя вселенной и хлебной корочки Люди с большой буквы Слово <<люди>> пишется с большой буквы
Свастика веры стянула лица Вавилонская азбука налипла на пальцах Исторически оправданный метод Пожирания сырой земли Это ли не то, что нам надо?! Это ли не то, что нам надо?!
А поутру они неизбежно проснулись Не простудились — не замарались Называли вещи своими именами Сеяли доброе, разумное, вечное Всё посеяли, всё назвали Кушать подано — честь по чести На первое были плоды просвещения А на второе — кровавые мальчики
Орденоносный господь победоносного мира Заслуженный господь краснознамённого страха Праведный праздник для правильных граждан Отточенный серп для созревших колосьев
Яма как принцип движения к солнцу Кашу слезами не испортишь нет
Полные сани девичьим срамом Полные простыни ребячьим смрадом Девичьи глазки, кукушкины слёзки А также всякие иные предметы
Так кто погиб в генеральном сраженьи Кто погиб в гениальном поражении За полную чашку жалости В сталинградской битве озверевшей похоти?
Самолет усмехнулся вдребезги В бугорок обетованной земли Самолет усмехнулся вдребезги В бугорок обетованной землицы
А свою любовь я собственноручно Освободил от дальнейших неизбежных огорчений Подманил её пряником Подманил её пряником Изнасиловал пьяным жестоким ботинком И повесил на облачке, словно ребенок СВОЮ НЕЛЮБИМУЮ КУКЛУ
Словно иней, сердобольный смех Словно иней, сердобольный смех Словно иней, сердобольный смех Словно валится на... на... на РУССКОЕ ПОЛЕ ЭКСПЕРИМЕНТОВ
А вечность пахнет нефтью...
(с) Егор
Среди других играющих детей
Она напоминает лягушонка.
Заправлены в трусы худая рубашонка,
Колечки рыжеватые кудрей
Рассыпаны, рот длинен, зубки кривы,
Черты лица остры и некрасивы.
Двум мальчуганам, сверстникам ее,
Отцы купили по велосипеду.
Сегодня мальчики, не торопясь к обеду,
Гоняют по двору, забывши про нее,
Она ж за ними бегает по следу.
Чужая радость так же, как своя,
Томит ее и вон из сердца рвется,
И девочка ликует и смеется,
Охваченная счастьем бытия.
Ни тени зависти, ни умысла худого
Еще не знает это существо.
Ей все на свете так безмерно ново,
Так живо все, что для иных мертво!
И не хочу я думать, наблюдая,
Что будет день, когда она, рыдая,
Увидит с ужасом, что посреди подруг
Она всего лишь бедная дурнушка!
Мне верить хочеться, что сердце не игрушка
Сломать его едва ли может вдруг!
Мне верить хочется, что чистый этот пламень,
Который в глубине ее горит,
Всю боль свою один переболит
И перетопит самый тяжкий камень!
И пусть черты ее не хороши
И нечем ей прельстить воображенье, -
Младенческая грация души
Уже сквозит в любом ее движенье.
А если это так, то что есть красота
И почему ее обожествляют люди?
Сосуд она, в котором пустота,
Или огонь, мерцающий в сосуде?
I
Путешествуя в Азии, ночуя в чужих домах, в избах, банях, лабазах -- в бревенчатых теремах, чьи копченые стекла держат простор в узде, укрывайся тулупом и норови везде лечь головою в угол, ибо в углу трудней взмахнуть -- притом в темноте -- топором над ней, отяжелевшей от давеча выпитого, и аккурат зарубить тебя насмерть. Вписывай круг в квадрат.
II
Бойся широкой скулы, включая луну, рябой кожи щеки; предпочитай карему голубой глаз -- особенно если дорога заводит в лес, в чащу. Вообще в глазах главное -- их разрез, так как в последний миг лучше увидеть то, что -- хотя холодней -- прозрачнее, чем пальто, ибо лед может треснуть, и в полынье лучше барахтаться, чем в вязком, как мед, вранье.
III
Всегда выбирай избу, где во дворе висят пеленки. Якшайся лишь с теми, которым под пятьдесят. Мужик в этом возрасте знает достаточно о судьбе, чтоб приписать за твой счет что-то еще себе; то же самое -- баба. Прячь деньги в воротнике шубы; а если ты странствуешь налегке -- в брючине ниже колена, но не в сапог: найдут. В Азии сапоги -- первое, что крадут.
IV
В горах продвигайся медленно; нужно ползти -- ползи. Величественные издалека, бессмысленные вблизи, горы есть форма поверхности, поставленной на попа, и кажущаяся горизонтальной вьющаяся тропа в сущности вертикальна. Лежа в горах -- стоишь, стоя -- лежишь, доказывая, что, лишь падая, ты независим. Так побеждают страх, головокруженье над пропастью либо восторг в горах.
V
Не откликайся на "Эй, паря!" Будь глух и нем. Даже зная язык, не говори на нем. Старайся не выделяться -- в профиль, анфас; порой просто не мой лица. И когда пилой режут горло собаке, не морщься. Куря, гаси папиросу в плевке. Что до вещей, носи серое, цвета земли; в особенности -- бельё, чтоб уменьшить соблазн тебя закопать в нее.
VI
Остановившись в пустыне, складывай из камней стрелу, чтоб, внезапно проснувшись, тотчас узнать по ней, в каком направленьи двигаться. Демоны по ночам в пустыне терзают путника. Внемлющий их речам может легко заблудиться: шаг в сторону -- и кранты. Призраки, духи, демоны -- дома в пустыне. Ты сам убедишься в этом, песком шурша, когда от тебя останется тоже одна душа.
VII
Никто никогда ничего не знает наверняка. Глядя в широкую, плотную спину проводника, думай, что смотришь в будущее, и держись от него по возможности на расстояньи. Жизнь в сущности есть расстояние -- между сегодня и завтра, иначе -- будущим. И убыстрять свои шаги стоит, только ежели кто гонится по тропе сзади: убийца, грабители, прошлое и т. п.
VIII
В кислом духе тряпья, в запахе кизяка цени равнодушье вещи к взгляду издалека и сам теряй очертанья, недосягаем для бинокля, воспоминаний, жандарма или рубля. Кашляя в пыльном облаке, чавкая по грязи, какая разница, чем окажешься ты вблизи? Даже еще и лучше, что человек с ножом о тебе не успеет подумать как о чужом.
IX
Реки в Азии выглядят длинней, чем в других частях света, богаче аллювием, то есть -- мутней; в горстях, когда из них зачерпнешь, остается ил, и пьющий из них сокрушается после о том, что пил. Не доверяй отраженью. Переплывай на ту сторону только на сбитом тобою самим плоту. Знай, что отблеск костра ночью на берегу, вниз по реке скользя, выдаст тебя врагу.
X
В письмах из этих мест не сообщай о том, с чем столкнулся в пути. Но, шелестя листом, повествуй о себе, о чувствах и проч. -- письмо могут перехватить. И вообще само перемещенье пера вдоль по бумаге есть увеличенье разрыва с теми, с кем больше сесть или лечь не удастся, с кем -- вопреки письму -- ты уже не увидишься. Все равно, почему.
XI
Когда ты стоишь один на пустом плоскогорьи, под бездонным куполом Азии, в чьей синеве пилот или ангел разводит изредка свой крахмал; когда ты невольно вздрагиваешь, чувствуя, как ты мал, помни: пространство, которому, кажется, ничего не нужно, на самом деле нуждается сильно во взгляде со стороны, в критерии пустоты. И сослужить эту службу способен только ты.
(Из Марциала)
*
Нынче ветрено и волны с перехлестом. Скоро осень, все изменится в округе. Смена красок этих трогательней, Постум, чем наряда перемены у подруги.
Дева тешит до известного предела - дальше локтя не пойдешь или колена. Сколь же радостней прекрасное вне тела: ни объятье невозможно, ни измена!
*
Посылаю тебе, Постум, эти книги Что в столице? Мягко стелют? Спать не жестко? Как там Цезарь? Чем он занят? Все интриги? Все интриги, вероятно, да обжорство.
Я сижу в своем саду, горит светильник. Ни подруги, ни прислуги, ни знакомых. Вместо слабых мира этого и сильных - лишь согласное гуденье насекомых.
*
Здесь лежит купец из Азии. Толковым был купцом он - деловит, но незаметен. Умер быстро: лихорадка. По торговым он делам сюда приплыл, а не за этим.
Рядом с ним - легионер, под грубым кварцем. Он в сражениях Империю прославил. Столько раз могли убить! а умер старцем. Даже здесь не существует, Постум, правил.
*
Пусть и вправду, Постум, курица не птица, но с куриными мозгами хватишь горя. Если выпало в Империи родиться, лучше жить в глухой провинции у моря.
И от Цезаря далеко, и от вьюги. Лебезить не нужно, трусить, торопиться. Говоришь, что все наместники - ворюги? Но ворюга мне милей, чем кровопийца.
*
Этот ливень переждать с тобой, гетера, я согласен, но давай-ка без торговли: брать сестерций с покрывающего тела все равно, что дранку требовать у кровли.
Протекаю, говоришь? Но где же лужа? Чтобы лужу оставлял я, не бывало. Вот найдешь себе какого-нибудь мужа, он и будет протекать на покрывало.
*
Вот и прожили мы больше половины. Как сказал мне старый раб перед таверной: "Мы, оглядываясь, видим лишь руины". Взгляд, конечно, очень варварский, но верный.
Был в горах. Сейчас вожусь с большим букетом. Разыщу большой кувшин, воды налью им... Как там в Ливии, мой Постум,- или где там? Неужели до сих пор еще воюем?
*
Помнишь, Постум, у наместника сестрица? Худощавая, но с полными ногами. Ты с ней спал еще... Недавно стала жрица. Жрица, Постум, и общается с богами.
Приезжай, попьем вина, закусим хлебом. Или сливами. Расскажешь мне известья. Постелю тебе в саду под чистым небом и скажу, как называются созвездья.
*
Скоро, Постум, друг твой, любящий сложенье, долг свой давний вычитанию заплатит. Забери из-под подушки сбереженья, там немного, но на похороны хватит.
Поезжай на вороной своей кобыле в дом гетер под городскую нашу стену. Дай им цену, за которую любили, чтоб за ту же и оплакивали цену.
Понт шумит за черной изгородью пиний. Чье-то судно с ветром борется у мыса. На рассохшейся скамейке - Старший Плиний. Дрозд щебечет в шевелюре кипариса.
Mарт 1972 Сочинения Иосифа Бродского.
Листок бульварный вам все факты принесет: Как бил его отец, и как он, дом покинув, Сражался в юности, и то, что, в свой черед, Великим сделало его, на подвиги подвигнув. Как он охотился, рыбачил, открывал моря К вершинам гор карабкался, боясь до тошноты. Новейшие биографы его твердят не зря: Любя, он пролил море слез, как, в общем, я и ты.
А та, кто изумляет критиков иных, По ком он так вздыхал, свой дом не покидала, В нем хлопоча чуть-чуть, хотя, вполне умело; Могла еще свистеть и долго в даль глядела, Копаясь днем в саду, и редко отвечала На длинные послания его, но не хранила их.
Над вереском ветер. Сыч воет в лесу. Вши под туникой и сопли в носу.
Дождь барабанит, дырявя мой шлем, Я страж на Стене, но не знаю зачем.
Туман подползает сюда из низин, Подружка в Тангрее, я сплю один.
Аулус у дверей ее шляется гордо, Противны манеры, тем более морда.
Пусть рыбе кадит христианин Пизон, В молитвах его поцелуй невесом.
Кольцо, что дала, я отбросил — не нужно! Хочу я подружку и плату за службу.
Когда б с одним глазом я был ветеран, Я бил бы баклуши, плюя в океан.
Есть такая большая справедливость в этом мире. Некрасивые девочки, гадкие утята обычно вырастают в замечательных лебедей,
А радость за других только добавляет прелести. Так что не все так печально,
Да, так бывает И часто бывает наобарот, когда из милого ребенка вырастает не красавица, наверное это тяжелее. Но мне особенно интересны последние 4 строки. Это - вечная загадка:
А если это так, то что есть красота
И почему ее обожествляют люди?
Сосуд она, в котором пустота,
Или огонь, мерцающий в сосуде?
В пять утра во мгле осенней распахнулась дверь балкона, и, как скорбная Мадонна, вышла черная ворона. И на землю посмотрела, где голубка шла, зевая, и на небо улетела, криком душу раздирая... Там, на небе, все другое, все на небе поправимо, больше сердце никакое не разрывно, не ранимо...
взято здесь если это Дьяченки, то они открываются с новой стороны, как неплохие поэты. Хотя вся их литература и так - сплошная поэзия
Валерий Куринский
…
Опять живу на севере души,
где холодней, чем даже в Антарктиде.
И мысли умоляют:«Помогите!
Нам в стуже этой невозможно жить.
Мы гибнем на лету, как те стрижи,
что в стаю ледяных метеоритов,
пусть крохотных и необычных видом,
превращены.. И мы уж не дрожим
и смыслами не дорожим....». Опять я
пространство уступаю пядь за пядью
неведомо какому бытию.
Я знаю — самый раз переселиться
на юг души. Пора согретым птицам
петь то, о чём они в тепле поют.
23.09.2008
Соединенье осени с зимою.
Туман густой — повязкой на глазах.
И чаще небо стало исчезать
за времени белёсою стеною.
А дождь никак былое не отмоет
и грязь с него не соскоблит гроза.
Конь мысли загнан и пора слезать,
чтоб жизнь не стала насовсем хромою, —
пора другие мысли оседлать,
пока реальность всё ещё светла,
насколько это для неё возможно.
А там пробьёт и час совсем иной,
покроет всё другою пеленой, —
немного раб и самодур-вельможа.
02.11.2008
В.Куринский
Ветер в кронах заплакал, берег темен и пуст. Поднимается якорь, продолжается путь.
И бродягою прежним, волн хозяин и раб, К мысу Доброй Надежды ты ведешь свой корабль --
Где разрушены стены и основы основ, Где в ночи бродят тени неродившихся слов,
Где роптанье прибоя и морская вода Оправдают любого, кто попросит суда.
Где забытые руки всколыхнут седину, Где забытые звуки огласят тишину,
Где бессмыслица жизни вдруг покажется сном, Где на собственной тризне ты упьешься вином,
Где раскатится смехом потрясенная даль, Где раскатится эхом еле слышное <<Да...>>
Но гулякой беспутным из ночной немоты, Смят прозрением смутным, не откликнешься ты --
Где-то, призраком бледным, в черноте воронья, Умирает последней безнадежность твоя.
Мне снился сон. Я был мечом. В металл холодный заточен, Я этому не удивлялся. Как будто был здесь ни при чем.
Мне снился сон. Я был мечом. Взлетая над чужим плечом, Я равнодушно опускался. Я был на это обречен.
Мне снился сон. Я был мечом. Людей судьей и палачом. В короткой жизни человека Я был последнею свечой.
В сплетеньи помыслов и судеб Незыблем оставался я. Как то, что было, есть и будет, Как столп опорный бытия.
Глупец! Гордыней увлечен, Чего хотел, мечтал о чем?!. Я был наказан за гордыню. ...Мне снился сон. Я БЫЛ мечом.
Мне снился бесконечный путь, Пронзающий миры. И в том пути таилась суть Загадочной игры, Игры, чьи правила -- стары, Игры, чьи игроки -- мудры, Они не злы и не добры... И я кричал во сне.
Мне снился обнаженный меч, Похожий на меня, И яростно-кровавый смерч Масудова огня, И бились о клинок, звеня, Копыта черного коня, Что несся на закате дня... И я кричал во сне.
Мне снилась прожитая жизнь -- Чужая, не моя. И дни свивались в миражи, Как сонная змея. И шелестела чешуя, Купался лист в воде ручья, И я в той жизни был не-я... И я кричал во сне.
Шум ливня воскрешает по углам салют мимозы, гаснущей в пыли. И вечер делит сутки пополам, как ножницы восьмерку на нули, и в талии сужает циферблат, с гитарой его сходство озарив. У задержавшей на гитаре взгляд пучок волос напоминает гриф.
Ее ладонь разглаживает шаль. Волос ее коснуться или плеч -- и зазвучит окрепшая печаль; другого ничего мне не извлечь. Мы здесь одни. И, кроме наших глаз, прикованных друг к другу в полутьме, ничто уже не связывает нас в заре'шеченной наискось тюрьме.
Ветер оставил лес и взлетел до небес, оттолкнув облака в белизну потолка.
И, как смерть холодна, роща стоит одна, без стремленья вослед, без особых примет.
* * *
Дни бегут надо мной, словно тучи над лесом, у него за спиной сбившись стадом белесым. И, застыв над ручьем, без мычанья и звона, налегают плечом на ограду загона.
Горизонт на бугре не проронит о бегстве ни слова. И порой на заре -- ни клочка от былого. Предъявляя транзит, только вечер вчерашний торопливо скользит над скворешней, над пашней.
* * *
В один из дней, в один из этих дней, тем более заметных, что сильней дождь барабанит в стекла и почти звонит в звонок (чтоб в комнату войти, где стол признает своего в чужом, а чайные стаканы -- старшим); то ниже он, то выше этажом по лестничным топочет маршам и снова растекается в стекле; и Альпы громоздятся на столе, и, как орел, парит в ущельях муха; -- то в холоде, а то в тепле ты все шатаешься, как тень, и глухо под нос мурлычешь песни. Как всегда, и чай остыл. Холодная вода под вечер выгонит тебя из комнат на кухню, где скрипящий стул и газовой горелки гул твой слух заполнят, заглушат все чужие голоса, а сам огонь, светясь голубовато, поглотит, ослепив твои глаза, не оставляя пепла -- чудеса! -- сучки календаря и циферблата.
Но, чайник сняв, ты смотришь в потолок, любуясь трещинок системой, не выключая черный стебелек с гудящей и горящей хризантемой.
Заснешь с прикушенной губой средь мелких жуликов и пьяниц. Заплачет горько над тобой Овидий, первый тунеядец.
Ему все снился виноград вдали Италии родимой. А ты что видишь? Ленинград в зиме его неотразимой.
Когда по набережной снег метет, врываясь на Литейный, спиною к ветру человек встает у лавки бакалейной.
Тогда приходит новый стих, ему нет равного по силе. И нет защитников таких, чтоб эту точность защитили.
Такая жгучая тоска, что ей положена по праву вагона жесткая доска, опережающая славу.
* * *
Зимний вечер лампу жжет, день от ночи стережет. Белый лист и желтый свет отмывают мозг от бед.
Опуская пальцы рук, словно в таз, в бесшумный круг, отбеляя пальцы впрок для десятка темных строк.
Лампа даст мне закурить, буду щеки лампой брить и стирать рубашку в ней еженощно сотню дней.
Зимний вечер лампу жжет, вены рук моих стрижет. Зимний вечер лампу жжет. На конюшне лошадь ржет.
Ночь. Камера. Волчок хуярит прямо мне в зрачок. Прихлебывает чай дежурный. И сам себе кажусь я урной, куда судьба сгребает мусор, куда плюется каждый мусор.
Колючей проволоки лира маячит позади сортира. Болото всасывает склон. И часовой на фоне неба вполне напоминает Феба. Куда забрел ты, Апполон!
* * *
Сбегают капли по стеклу как по лицу. Смотри, как взад-вперед, от стен к столу брожу внутри. Внутри.
Дрожит фитиль. Стекает воск. И отблеск слаб, размыт. Вот так во мне трепещет мозг, покуда дождь шумит.
* * *
Волосы за висок между пальцев бегут, как волны, наискосок, и не видно губ, оставшихся на берегу, лица, сомкнутых глаз, замерших на бегу против теченья. Раз-
розненный мир черт нечем соединить. Ночь напролет след, путеводную нить ищут язык, взор, подобно борзой, упираясь в простор, рассеченный слезой.
Вверх по теченью, вниз -- я. Сомкнутых век не раскрыв, обернись: там, по теченью вверх, что (не труди глаза) там у твоей реки? Не то же ли там, что за устьем моей руки?
Мир пятерни. Срез ночи. И мир ресниц. Тот и другой без обозримых границ. И наши с тобой слова, помыслы и дела бесконечны, как два ангельские крыла.
Мужчину бросила Женщина Она давно собиралась…. Мужчина молча пьет водку Мужчина все понимает Она уже все забыла Ей будет лучше с другими
Мужчина сидит на кухне И тихо прощается с Женщиной Спасибо тебе, Любимая Спасибо за все что было Мужчина не слушает музыку Он помнит звук ее смеха Мелодию ее голоса Мужчина не смотрит фильмы Он взял на память блеск ее глаз Он видит повсюду ее улыбку Весь день с ним запах ее волос И вкус ее губ…. Мужчина молча пьет водку Чтобы не сойти с ума….
Я служил пять лет у богача, Я стерёг в полях его коней, И за то мне подарил богач Пять быков, приученных к ярму.
Одного из них зарезал лев, Я нашёл в траве его следы, Надо лучше охранять крааль, Надо на ночь зажигать костёр.
А второй взбесился и бежал, Звонкою ужаленный осой, Я блуждал по зарослям пять дней, Но нигде не мог его найти.
Двум другим подсыпал мой сосед В пойло ядовитой белены, И они валялись на земле С высунутым синим языком.
Заколол последнего я сам, Чтобы было чем попировать В час, когда пылал соседский дом И вопил в нём связанный сосед.
Не поверишь, вчера отколупал эту древнюю тему, сдул с нее пыль, но ничего запостить не успел.... щас поправим!
Смотри какая "шкварочка":
Девиз Таинственной похож На опрокинутое 8: Она — отраднейшая ложь Из всех, что мы в сознаньи носим.
В кругу эмалевых минут Ее свершаются обеты, А в сумрак звездами блеснут Иль ветром полночи пропеты.
Но где светил погасших лик Остановил для нас теченье, Там Бесконечность — только миг, Дробимый молнией мученья.
В тот черный день (он не минует нас!), Когда увидишь все мои пороки, Когда терпенья истощишь запас И мне объявишь приговор жестокий,
Когда, со мной сойдясь в толпе людской, Меня едва подаришь взглядом ясным, И я увижу холод и покой В твоем лице, по-прежнему прекрасном, -
В тот день поможет горю моему Сознание, что я тебя не стою, И руку я в присяге подниму, Все оправдав своей неправотою.
Меня оставить вправе ты, мой друг, А у меня для счастья нет заслуг.
Когда захочешь, охладев ко мне, Предать меня насмешке и презренью, Я на твоей останусь стороне И честь твою не опорочу тенью.
Отлично зная каждый свой порок, Я рассказать могу такую повесть, Что навсегда сниму с тебя упрек, Запятнанную оправдаю совесть.
И буду благодарен я судьбе: Пускай в борьбе терплю я неудачу, Но честь победы приношу тебе И дважды обретаю все, что трачу.
Готов я жертвой быть неправоты, Чтоб только правой оказалась ты.
Ты говоришь, что нет любви во мне. Но разве я, ведя войну с тобою, Не на твоей воюю стороне И не сдаю оружия без боя? Вступал ли я в союз с твоим врагом, Люблю ли тех, кого ты ненавидишь? И разве не виню себя кругом, Когда меня напрасно ты обидишь? Какой заслугой я горжусь своей, Чтобы считать позором униженье? Твой грех мне добродетели милей, Мой приговор - ресниц твоих движенье.
В твоей вражде понятно мне одно: Ты любишь зрячих, - я ослеп давно.
не могу не процитировать ещё один стих Глазкова.
*** Вы, которые не взяли Кораблей на абордаж, Но в страницы книг вонзали Красно-синий карандаш.
Созерцатели и судьи, Люди славы и культуры, Бросьте это и рисуйте На меня карикатуры.
Я, как вы, не мыслю здраво И не значусь статус-кво... Перед вами слава, слава, Но посмотрим, кто кого?
Слава - шкура барабана. Каждый колоти в нее, А история покажет, Кто дегенеративнее!
Ночью - больше усталость и меньше злость. За окном - осенняя вьюга. Гостиница - это от слова «гость», Все мы в жизни в гостях друг у друга. Можно глотку драть, не жалея сил, Утверждая, что все невзначай, но... Всех нас кто-то когда-то сюда пригласил, Мы встречаемся не случайно. И когда поверишь, что это так, То рождается ощущенье В том, что каждая встреча есть верный знак Высочайшего назначенья. Только что надежды? Рассыпались в прах. Ночь в окне туманом клубится... Я опять в каких-то незванных гостях. Спит хозяин. Пора расходиться...
* * *
Все проходит по кругу: Отвага, испуг, Друг и недруг, Любовь и разлука. Все бывает не вдруг И не сходит нам с рук - Это круг. И не выйти из круга.
* * *
Лето изношено Смято и брошено, Как на позор, В желтый цвет Окрашено. В осени нет Ничего хорошего Ни для ума, Ни для сердца Нашего.
Осень похожа На поражение, То, о котором Знаешь заранее. На прекратившееся Движение. На осложнение. На опоздание.
И не могу я Понять поэтому Как это осень, Такая лишняя, Воспринимается Всеми поэтами Как нечто духовное И возвышенное?
То, что любовь - беда, а не награда, Я понял поздно - на исходе дня. Все те, кого любил сильней, чем надо, Однажды уходили от меня. И я кидался вслед, стучался в окна, И знал, что зря, и становился плох, Жалел себя, и все казалось - сдохну, И подыхал. И все таки не сдох. ... Земля мала, и - круглая, как блюдце. Круги все уже, как я погляжу. Настанет день - и все они вернутся. Вернутся все. И что я им скажу?
вот читать Макаревича мне куда приятнее, чем смотреть и слушать.
*** Я не люблю Распутывать узлы. Я их рублю - Ведь боль Мгновенье длится. Терпения покорные волы - Не создана Быть вашею возницей.
Нет, если надо - Все перетерплю. Но если впереди Итог единый, Одним ударом Цепь перерублю И в ночь уйду, Держать стараясь спину. Без лишних слов, Не опуская глаз...
Но сколько раз сутулюсь, Сколько раз!
(Юлия Друнина)
Откуда знать тебе в своей темнице чувств, что в каждой птице, в небе круг чертящей,- скрыт бесконечный Мир Блаженства?
Впечатляет! Очень сильно!
Заметался пожар голубой, Позабылись родимые дали. В первый раз я запел про любовь, В первый раз отрекаюсь скандалить.
Был я весь - как запущенный сад, Был на женщин и зелие падкий. Разонравилось пить и плясать И терять свою жизнь без оглядки.
Мне бы только смотреть на тебя, Видеть глаз злато-карий омут, И чтоб, прошлое не любя, Ты уйти не смогла к другому.
Поступь нежная, легкий стан, Если б знала ты сердцем упорным, Как умеет любить хулиган, Как умеет он быть покорным.
Я б навеки забыл кабаки И стихи бы писать забросил, Только б тонко касаться руки И волос твоих цветом в осень.
Я б навеки пошел за тобой Хоть в свои, хоть в чужие дали... В первый раз я запел про любовь, В первый раз отрекаюсь скандалить.
..... В первый раз я запел про любовь, В первый раз отрекаюсь скандалить.
Таких мужчин больше не делают
СВИДАНИЕ И РАЗЛУКА Душа в огне, нет силы боле, Скорей в седло и на простор! Уж вечер плыл, лаская поле, Висела ночь у края гор. Уже стоял, одетый мраком, Огромный дуб, встречая нас; И тьма, гнездясь по буеракам, Смотрела сотней черных глаз.
Исполнен сладостной печали, Светился в тучах лик луны, Крылами ветры помавали, Зловещих шорохов полны. Толпою чудищ ночь глядела, Но сердце пело, несся конь, Какая жизнь во мне кипела, Какой во мне пылал огонь!
В моих мечтах лишь ты носилась, Твой взор так сладостно горел, Что вся душа к тебе стремилась И каждый вздох к тебе летел. И вот конец моей дороги, И ты, овеяна весной, Опять со мной! Со мной! О боги! Чем заслужил я рай земной?
Но — ах!— лишь утро засияло, Угасли милые черты. О, как меня ты целовала, С какой тоской смотрела ты! Я встал, душа рвалась на части, И ты одна осталась вновь... И все ж любить — какое счастье! Какой восторг — твоя любовь!
(в переводе Н. Заболоцкого)
Опасайся плениться красавицей, друг! Красота и любовь - два источника мук. Оба эти источника счастья не вечны - Поражают сердца и уходят из рук. (Омар Хайям)
------------------------
Я хочу босой идти по звездам, Горсть песка сжимая в кулаке. Потому что жизнь - это искусство Строить прочный замок на песке.
(по поводу автора не уверен , кажется, Л.Щипахина)
Да, велик тяжелый груз ошибок: Лживых слов, бессмысленных улыбок, Встреч пустых, нелепых расставаний, Пройденных напрасно расстояний. Надо мною тяжкое, как бремя Понапрасну прожитое время: Тысячи утраченных мгновений Без любви, без слез, без откровений. Все, что было в суете и смуте, Праздное, далекое от сути Пролетело вздохом огорченья Без следа, без смысла, без значенья! Но отныне каждый миг весом, Плотен, подчинен единой вере! Словно компенсируя потери, Мир преображается во всем: Мысли четки, помыслы чисты, Заострен язык и разум гибок, И земля прекрасна с высоты Некогда допущенных ошибок!
(Автора, к сожалению, не знаю).
Не дай мне бог сойти с ума. Нет, легче посох и сума; Нет, легче труд и глад. Не то, чтоб разумом моим Я дорожил; не то, чтоб с ним Расстаться был не рад:
Когда б оставили меня На воле, как бы резво я Пустился в темный лес! Я пел бы в пламенном бреду, Я забывался бы в чаду Нестройных, чудных грез.
И я б заслушивался волн, И я глядел бы, счастья полн, В пустые небеса; И силен, волен был бы я, Как вихорь, роющий поля, Ломающий леса.
Да вот беда: сойди с ума, И страшен будешь как чума, Как раз тебя запрут, Посадят на цепь дурака И сквозь решетку как зверка Дразнить тебя придут.
А ночью слышать буду я Не голос яркий соловья, Не шум глухой дубров — А крик товарищей моих, Да брань смотрителей ночных, Да визг, да звон оков.
Милый друг, иль ты не видишь, Что всё видимое нами - Только отблеск, только тени От незримого очами?
Милый друг, иль ты не слышишь, Что житейский шум трескучий - Только отклик искажённый Торжествующих созвучий?
Милый друг, иль ты не чуешь, Что одно на целом свете - Только то, что сердце к сердцу Говорит в немом привете?
Тебе покорной? Ты сошел с ума! Покорна я одной Господней воле. Я не хочу ни трепета, ни боли, Мне муж - палач, а дом его - тюрьма.
Но видишь ли! Ведь я пришла сама; Декабрь рождался, ветры выли в поле, И было так светло в твоей неволе, А за окошком сторожила тьма.
Так птица о прозрачное стекло Всем телом бьется в зимнее ненастье, И кровь пятнает белое крыло.
Теперь во мне спокойствие и счастье. Прощай, мой тихий, ты мне вечно мил За то, что в дом свой странницу пустил.
"Мои мечты и чувства в сотый раз Идут к тебе дорогой пилигримов" В. Шекспир
Мимо ристалищ, капищ, мимо храмов и баров, мимо шикарных кладбищ, мимо больших базаров, мира и горя мимо, мимо Мекки и Рима, синим солнцем палимы, идут по земле пилигримы. Увечны они, горбаты, голодны, полуодеты, глаза их полны заката, сердца их полны рассвета. За ними поют пустыни, вспыхивают зарницы, звезды горят над ними, и хрипло кричат им птицы: что мир останется прежним, да, останется прежним, ослепительно снежным, и сомнительно нежным, мир останется лживым, мир останется вечным, может быть, постижимым, но все-таки бесконечным. И, значит, не будет толка от веры в себя да в Бога. ...И, значит, остались только иллюзия и дорога. И быть над землей закатам, и быть над землей рассветам. Удобрить ее солдатам. Одобрить ее поэтам.
* * * Времена не выбирают, В них живут и умирают. Большей пошлости на свете Нет, чем клянчить и пенять. Будто можно те на эти, Как на рынке, поменять.
Что ни век, то век железный. Но дымится сад чудесный, Блещет тучка; я в пять лет Должен был от скарлатины Умереть, живи в невинный Век, в котором горя нет.
Ты себя в счастливцы прочишь, А при Грозном жить не хочешь? Не мечтаешь о чуме Флорентийской и проказе? Хочешь ехать в первом классе, А не в трюме, в полутьме?
Что ни век, то век железный. Но дымится сад чудесный, Блещет тучка; обниму Век мой, рок мой на прощанье. Время - это испытанье. Не завидуй никому.
Крепко тесное объятье. Время - кожа, а не платье. Глубока его печать. Словно с пальцев отпечатки, С нас - его черты и складки, Приглядевшись, можно взять.
Как восхитительны осколки хрусталя! Как невозможно их вернуть в начало, Так невозможно жизнь начать с нуля Разбив и склеив. Невозможно мало Даётся в жизни времени понять О том, как мало нам её даётся, С каким трудом порой нам достаётся То, что потом не хочешь вспоминать: Как больно ошибаться и прощать, Гнилою ниткой шить живые раны, Всё видеть - ничего не замечать, Пускать животных и торговцев в храмы. Уже не сбудется всё то, что не сбылось. Уже не снится то, о чём мечталось. Другой тропой идти нам довелось, Другою жизнью жить досталось. Устав бороться с норовом реки Мы медленно дрейфуем по теченью. Уже нет сил на "зло" и "вопреки", Уже нет сил противиться влеченью, Уже в неведомые выси Любовь не манит за собой, Мы разминулись в этой в жизни, Надеюсь, свидимся в другой.
Любовь, прощай! В неведомой дали Мы снова встретимся, нас ждут другие выси. Осколки хрусталя - прозрачны и чисты, Как слезы радости, и каждый - полон жизни!
(Автора, к сожалению, не знаю)
Из памяти твоей я выну этот день, Чтоб спрашивал твой взор беспомощно-туманный: Где видел я персидскую сирень, И ласточек, и домик деревянный?
О, как ты часто будешь вспоминать Внезапную тоску неназванных желаний И в городах задумчивых искать Ту улицу, которой нет на плане!
При виде каждого случайного письма, При звуке голоса за приоткрытой дверью Ты будешь думать: «Вот она сама Пришла на помощь моему неверью».
ЖИЗНЬ
Меняя каждый миг свой образ прихотливый, Капризна, как дитя, и призрачна, как дым, Кипит повсюду жизнь в тревоге суетливой, Великое смешав с ничтожным и смешным. Какой нестройный гул и как пестра картина! Здесь - поцелуй любви, а там - удар ножом; Здесь нагло прозвенел бубенчик арлекина, А там идет пророк, согбенный под крестом. Где солнце - там и тень! Где слезы и молитвы - Там и голодный стон мятежной нищеты; Вчера здесь был разгар кровопролитной битвы, А завтра - расцветут душистые цветы. Вот чудный перл в грязи, растоптанный толпою, А вот душистый плод, подточенный червем; Сейчас ты был герой, гордящийся собою, Теперь ты - бледный трус, подавленный стыдом! Вот жизнь, вот этот сфинкс! Закон ее - мгновенье, И нет среди людей такого мудреца, Кто б мог сказать толпе - куда ее движенье, Кто мог бы уловить черты ее лица. То вся она - печаль, то вся она - приманка, То всё в ней - блеск и свет, то всё - позор и тьма; Жизнь - это серафим и пьяная вакханка, Жизнь - это океан и тесная тюрьма!
Вещи и люди нас окружают. И те, и эти терзают глаз. Лучше жить в темноте.
Я сижу на скамье в парке, глядя вослед проходящей семье. Мне опротивел свет.
Это январь. Зима Согласно календарю. Когда опротивеет тьма. тогда я заговорю.
2
Пора. Я готов начать. Неважно, с чего. Открыть рот. Я могу молчать. Но лучше мне говорить.
О чем? О днях. о ночах. Или же - ничего. Или же о вещах. О вещах, а не о
людях. Они умрут. Все. Я тоже умру. Это бесплодный труд. Как писать на ветру.
3
Кровь моя холодна. Холод ее лютей реки, промерзшей до дна. Я не люблю людей.
Внешность их не по мне. Лицами их привит к жизни какой-то не- покидаемый вид.
Что-то в их лицах есть, что противно уму. Что выражает лесть неизвестно кому.
4
Вещи приятней. В них нет ни зла, ни добра внешне. А если вник в них - и внутри нутра.
Внутри у предметов - пыль. Прах. Древоточец-жук. Стенки. Сухой мотыль. Неудобно для рук.
Пыль. И включенный свет только пыль озарит. Даже если предмет герметично закрыт.
5
Старый буфет извне так же, как изнутри, напоминает мне Нотр-Дам де Пари.
В недрах буфета тьма. Швабра, епитрахиль пыль не сотрут. Сама вещь, как правило, пыль
не тщится перебороть, не напрягает бровь. Ибо пыль - это плоть времени; плоть и кровь.
6
Последнее время я сплю среди бела дня. Видимо, смерть моя испытывает меня,
поднося, хоть дышу, эеркало мне ко рту,- как я переношу небытие на свету.
Я неподвижен. Два бедра холодны, как лед. Венозная синева мрамором отдает.
7
Преподнося сюрприз суммой своих углов вещь выпадает из миропорядка слов.
Вещь не стоит. И не движется. Это - бред. Вещь есть пространство, вне коего вещи нет.
Вещь можно грохнуть, сжечь, распотрошить, сломать. Бросить. При этом вещь не крикнет: «Ебёна мать!»
8
Дерево. Тень. Земля под деревом для корней. Корявые вензеля. Глина. Гряда камней.
Корни. Их переплет. Камень, чей личный груз освобождает от данной системы уз.
Он неподвижен. Ни сдвинуть, ни унести. Тень. Человек в тени, словно рыба в сети.
9
Вещь. Коричневый цвет вещи. Чей контур стерт. Сумерки. Больше нет ничего. Натюрморт.
Смерть придет и найдет тело, чья гладь визит смерти, точно приход женщины, отразит.
Это абсурд, вранье: череп, скелет, коса. «Смерть придет, у нее будут твои глаза».
10
Мать говорит Христу: - Ты мой сын или мой Бог? Ты прибит к кресту. Как я пойду домой?
Как ступлю на порог, не поняв, не решив: ты мой сын или Бог? То есть, мертв или жив?
Он говорит в ответ: - Мертвый или живой, разницы, жено, нет. Сын или Бог, я твой.
Ой ё,
Магус, балин...
Cорри, проиппал хороших стихов много не бывает!!!
Хочу навчитися, щоб якось інакше, Жити інакше, жити не так - Сильніше чи слабше, жорсткіше чи м"якше, Головне, щоб інакше, головне, щоб не так. Люди кажуть, що неможливо Зламати себе, зламати геном, Але ж це як ніщо важливе - Заміна на інакше, щоб жити - не сном. Прокинутись вранці як вперше, Якось по-новому, якось не так, Ніби ожити, лиш вночі вмерши, І очі відкрити якось інакше, якось не так. Кохати інакше, але незмінно тебе - Сильніше чи слабше, жорсткіше чи м"якше, І бачити в дзеркалі все ту же себе, Але якусь не таку, не так, інакшу, інакше...
Так нестерпно бути собою Ніч у ніч, день у день... Бути собою, та не з тобою Ніч у ніч, день у день...
Чую все той же свій серця стук. Як краплі, миті бренять у бездонні, А воно все тук-тук, тук-тук, Як годинник в нічному безсонні.
Я хочу в твоєму серці миті рахувати І ловити кожний тук-тук, тук-тук, Чому б метрономом моїм тобі не стати, Метрономом життя, щоб завжди тук-тук...
дякую
хто автор?
Вроде как тот, кто запостил....
Автор - одна моя хорошая знакомая. Целяет "Бути собою, але не з тобою"...
Я, что мог быть лучшей из поэм, Звонкой скрипкой, иль розой белою, В этом мире сделался ничем, Вот живу я - и ничего не делаю. Часто больно мне, и трудно мне, Только даже боль моя, какая-то - Не ездок на огненном коне, А томленье, и пустая маета. Ничего я в жизни не пойму, Лишь шепчу - пусть трудно мне приходится, Хуже было Богу моему, И больнее было Богородице.
1
С лицом невинным Якоб Апфельбек Убил отца и мать в родном дому И затолкал обоих в гардероб, И очень скучно сделалось ему.
2
Над крышей ветер тихо шелестел, Белели тучки, в дальний край летя. А он один в пустом дому сидел, А он ведь был совсем еще дитя.
3
Шел день за днем, и ночи тоже шли, И в тишине, не ведая забот, У гардероба Якоб Апфельбек Сидел и ждал, как дальше все пойдет.
4
Молочница приходит утром в дом И ставит молоко ему под дверь, Но Якоб выливает весь бидон, Поскольку он почти не пьет теперь.
5
Дневной тихонько угасает свет, Газеты в дом приносит почтальон, Но Якобу не нужно и газет, Читать газеты не умеет он.
6
Когда от трупов тяжкий дух пошел, Был Апфельбек сдержать не в силах слез. Заплакал горько Якоб Апфельбек И на балкон постель свою унес.
7
И вот спросил однажды почтальон: “Чем так разит? Нет, что-то здесь не то!” Сказал невинно Якоб Апфельбек: “То в гардеробе папино пальто”.
8
Молочница спросила как-то раз: “Чем так разит? Неужто мертвецом?” “Телятина испортилась в шкафу”, – С невинным он ответствовал лицом.
9
Когда ж они открыли гардероб, С лицом невинным Апфельбек молчал. “Зачем ты это сделал, говори!” – “Я сам не знаю”, – он им отвечал.
10
Молочница вздохнула через день, Когда весь этот шум слегка утих: “Ах, навестит ли Якоб Апфельбек Могилку бедных родичей своих?”
Тетушка Фло.
Когда у старушки, У тетушки Фло, Бывает порой На душе тяжело, Когда поясница Болит у нее, Цветы засыхают, Не сохнет белье, Когда на дворе Моросит без конца, Когда расшатались Ступеньки крыльца, И лопнул на полке С мукою пакет, И моль обглодала Приличный жакет, И клумбу попортил Соседский петух, И нету все лето Спасенья от мух, В духовке опять Пригорает пирог И письма от внуков Приходят не в срок. Когда заплатить За квартиру пора, Когда на чулке Появилась дыра, Когда просто так Нападает Хандра — На кухню уныло Уходит она, И в мисочке мыло Разводит она И дует, собрав свой Ослабленный дух. И первый пузырь, Невесомый, как пух, И радужный, будто Цветное стекло, Растет на соломинке Тетушки Фло... Летят и летят Пузырьки к потолку, С собою уносят Хандру и тоску, Парят, и танцуют, И вьются вокруг; И тетушка вскочит, Закружится вдруг И, вспомнив, Что дел еще Невпроворот, Вприпрыжку помчится Полоть огород!
Мы спрятались за блеском строк, В стихах нашли себе приют, - Но сколько страхов и тревог, Пока нас люди не найдут!
Сперва мы новое творим И непривычное совсем, Потом - все проще говорим, Лишь было бы понятно всем.
Как в прятках нашей детворы, Как в тайнах нашего Творца, - Чтобы не выйти из игры, Нельзя таиться без конца!
* * *
счастлив кто в кругу отеческих птиц и пиний мальчик согрей воды принеси полотенец как воспел в энциклопедии старший Плиний или младший но вряд ли тот ещё младенец гостей обнесли вином нарезают дыню как воспел не всё ли равно гораций ладно умереть за отчизну достойно и славно кровь вьётся в воде подобно алому дыму снаружи зевает стража челядь в печали лукан в дверях вяло пожимает плечами
гости глотнули вина заедают дыней ляпнешь лишнего и тотчас дадут огласку один склонился к ванне наверно квириний то есть статий конечно наложил повязку так и будем прощаться в молчанье согласном сам просил рабыню в спальную половину виллы перевести помпею паулину угасать отдельно пусть не будет соблазном староват для смерти кровь побе€€гу не рада но друзья пообещали развести яда
жизнь легла как стрела да кончина лукава вот и племянник лукреций хренов и энний поздно полагаться на олуха лукана пусть и лауреат литературных премий предкам присягал но чаша в руке дрожала лапа совместной беды и над ним когтиста тоже ведь дождётся вестника от артиста скрипача среди живописного пожара нынче молчалив упирает глаза в стену что ли для новой поэмы лелеет тему
прав я был смолоду не допуская страха верно верил что мудрый не имеет гнева был бы как эти гости или эта стража подвержен каждой боли и не видел неба хоть и деталь но приятно уйти красиво трибун мог как раба мечом или на дыбу благодетели медлят но несут спасибо в кубке отрава подобна белому дыму тусклая тьма судьбы её жидкие зори dulce et decorum est pro patria mori
* * *
толпа не знала времени отъезда окрестными теснима небесами откуда башня падала отвесно с мерцающими как ручей часами
толпа листвой шумела и дышала она жила бегом как от пожара но нашему прощанью не мешала пока ждала и время провожала
благословенны юности руины в районном центре солнечного круга на станции где мы тогда любили без памяти и всё ещё друг друга
там пел в толпе один невзрачный видом с гармошкой и в нестиранной тельняшке прикинувшись вокзальным инвалидом эскизом человека на бумажке
пускай тогда он не глядел на нас но отсюда видно чьих коснулся судеб поскольку пел о том что всё напрасно что всё пройдёт и ничего не будет
но мы ему не верили конечно а солнце дни усталые верстало чтоб доказать как утверждал калека что всё прошло и ничего не стало
так всё сбылось и ничего не страшно остался свет но он горит не грея и там на площади осталась башня с дырой откуда вытекло всё время
Ночь за окошком. Прощай - не скучай. Снег - на ладошку, а кровь - горяча. Что-то в глазах у бездомной собаки От неудачи, от боли, от страха.
Пес кашлянет за моею спиной, - Видно, ему по дороге со мной Путать следы человека и зверя, Не понимать, не любить и не верить.
Нечего нам ни терять, ни делить - Жить для того, что нам хочется жить! Нам и дойти-то всего до вокзала... Что же за мною его увязало?
Поезд... Махну на прощанье рукой. Пес, извини, мне не нужен такой: Не потому, что нет места в вагоне, А потому, что тебя я бездомней.
Слушай, - а может, мы тем и сильны, Что никому ничего не должны.
Я всегда твердил, что судьба - игра. Что зачем нам рыба, раз есть икра. Что готический стиль победит, как школа, как способность торчать, избежав укола. Я сижу у окна. За окном осина. Я любил немногих. Однако - сильно.
Я считал, что лес - только часть полена. Что зачем вся дева, раз есть колено. Что, устав от поднятой веком пыли, русский глаз отдохнет на эстонском шпиле. Я сижу у окна. Я помыл посуду. Я был счастлив здесь, и уже не буду.
Я писал, что в лампочке - ужас пола. Что любовь, как акт, лишена глагола. Что не знал Эвклид, что, сходя на конус, вещь обретает не ноль, но Хронос. Я сижу у окна. Вспоминаю юность. Улыбнусь порою, порой отплюнусь.
Я сказал, что лист разрушает почку. И что семя, упавши в дурную почву, не дает побега; что луг с поляной есть пример рукоблудья, в Природе данный. Я сижу у окна, обхватив колени, в обществе собственной грузной тени.
Моя песня была лишена мотива, но зато ее хором не спеть. Не диво, что в награду мне за такие речи своих ног никто не кладет на плечи. Я сижу у окна в темноте; как скорый, море гремит за волнистой шторой. Гражданин второсортной эпохи, гордо признаю я товаром второго сорта свои лучшие мысли и дням грядущим я дарю их как опыт борьбы с удушьем. Я сижу в темноте. И она не хуже в комнате, чем темнота снаружи.
(с)Уля Каприз. Пятнашки
на квадраты поделены стены как в пятнашки играю в измены возле номера три было тесно с двенадцатым - неинтересно девчонкой был номер восемь а с четвертым прошла осень пятый, второй и десятый - неплохие в общем ребята у шестого - красивые руки четырнадцатый - от скуки
... а тот, для которого все затевалось, был ноль его и не предполагалось...
КЭРОЛАЙН
Кэролайн, Кэролайн, выйди скорей! Мы тебя ждем на крыльце, у дверей, Мы накопили четыре конфеты — Спой нам, пожалуйста, песню за это!
Грустную спой и веселую спой, Пеструю песенку тропки лесной, Белую песенку — про облака, Синюю песенку — про моряка;
Звонкие песни июльских дождей, Сонные песни ночных площадей, Песню скрипучую высохшей ветки И серебристую песню монетки;
Песню про то, как приходит зима, Ты же их все сочиняешь сама: Песни холмов, и лесов, и морей... Кэролайн, Кэролайн! Выйди скорей!
СТРАННЫЕ ВЕЩИ
Случались вещи странные весь день со мной вчера: Я к ящику почтовому с письмом пришел с утра. А ящик улыбнулся мне, и из-под козырька Вдруг протянулась за письмом — не верите? — рука!
Я тотчас побежал домой, чтоб взять свою тетрадь И это происшествие подробно описать. Но тут запрыгало перо, к столу подъехал стул... Тогда раздумал я писать и в кухню улизнул.
Я заварил себе чайку, намазал бутерброд, Сел у огня, снял башмаки — и вновь разинул рот! Представьте: шлепанцы мои — как в сказке, как во сне — Через всю комнату — шлеп, шлеп! — зашлепали ко мне.
Я в парк пошел, на лавку сел, по сторонам взглянул И, не увидев никого, газету развернул. И вдруг приятный голос из газетного листа Мне начал вслух зачитывать все важные места.
И тут я успокоился — и тут-то понял я, Что доброго волшебника заполучил в друзья, Веселого волшебника — как в сказке, как во сне! А если так, а если так — чего бояться мне?!
01) Anno Domini.mp3 02) Время года зима.mp3 03)До сих пор.mp3 04) Дорогая, я вышел сегодня из дому.mp3 05) И при слове грядущее.mp3 06) Ниоткуда с любовью.mp3 07) Осенний крик ястреба.mp3 08) Остановка в пустыне.mp3 09) Письма римскому другу.mp3 10) Письмо генералу Z.mp3 11) Развивая Платона.mp3 12) Север крошит металл.mp3 13) Стансы.mp3 14) Ты забыла деревню.mp3 15) Я входил вместо дикого зверя.mp3 16) Я не то, что схожу с ума.mp3 17) Я родился и вырос.mp3 18) 24 декабря 1971 года.mp3
Вот за что я люблю торрентс.ру! Если кому надо, могу выложить.
Дни летят, как ласточки, А мы летим, как палочки. Часы стучат на полочке, А я сижу в ермолочке. А дни летят, как рюмочки, А мы летим, как ласточки. Сверкают в небе лампочки, А мы летим, как звездочки.
* * *
Я гений пламенных речей. Я господин свободных мыслей. Я царь бесмысленных красот. Я Бог исчезнувших высот. Я господин свободных мыслей. Я светлой радости ручей.
Когда в толпу метну свой взор, Толпа как птица замирает И вкруг меня, как вкруг столба, Стоит безмолвная толпа. Толпа как птица замирает, И я толпу мету как сор.
* * *
Среди гостей, в одной рубашке Стоял задумчиво Петров. Молчали гости. над камином Железный градусник висел. Молчали гости. Над камином Висел охотничий рожок. Петров стоял. Часы стучали. Трещал в камине огонек. И гости мрачные молчали. Петров стоял. Трещал камин. Часы показывали восемь. Железный градусник сверкал. Среди гостей, в одной рубашке Петров задумчиво стоял. Молчали гости. Над камином Рожок охотничий висел. Часы таинственно молчали. Плясал в камине огонек. Петров задумчиво садился На табуретку. Вдруг звонок В прихожей бешено залился, И щелкнул англицкий замок. Петров вскочил, и гости тоже. Рожок охотничий трубит. Петров кричит: "О Боже, Боже!" И на пол падает убит. И гости мечутся и плачут. Железный градусник трясут. Через Петрова с криком скачут И в двери страшный гроб несут. И в гроб закупорив Петрова, Уходят с криками: "готово".
* * *
Вечер тихий наступает. Лампа круглая горит. За стеной никто не лает И никто не говорит. Звонкий маятник, качаясь, Делит время на куски, И жена, во мне отчаясь, Дремля штопает носки. Я лежу задравши ноги, Ощущая в мыслях кол. Помогите мне, о Боги! Быстро встать и сесть за стол.
Люблю тебя сейчас Не тайно - напоказ. Не "после" и не "до", в лучах твоих сгораю. Навзрыд или смеясь, Но я люблю сейчас, А в прошлом - не хочу, а в будущем - не знаю.
В прошедшем "я любил" Печальнее могил. Все нежное во мне бескрылит и стреножит, Хотя поэт поэтов говорил: - Я вас любил, любовь еще, быть может...
Так говорят о брошенном, отцветшем - И в этом жалость есть и снисходительность, Как к свергнутому с трона королю. Есть в этом сожаленье об ушедшем, Стремленье, где утеряна стремительность, И как бы недоверье к "я люблю".
Люблю тебя теперь Без обещаний: "Верь!" Мой век стоит сейчас - я век не перережу! Во время - в продолжении "теперь" - Я прошлым не дышу и будущим не грежу.
Приду и вброд и вплавь К тебе - хоть обезглавь! - С цепями на ногах и с гирями по пуду. Ты только по ошибке не заставь, Чтоб после "я люблю" добавил я и "буду".
Есть в этом "буду" горечь, как ни странно, Подделанная подпись, червоточина И лаз для отступления в запас, Бесцветный яд на самом дне стакана И, словно настоящему пощечина, - Сомненье в том, что я люблю сейчас.
Смотрю французский сон С обилием времен, Где в будущем - не так и в прошлом - по-другому. К позорному столбу я пригвожден, К барьеру вызван я языковому.
Ах, - разность в языках! Не положенье - крах! Но выход мы вдвоем поищем и обрящем. Люблю тебя и в сложных временах - И в будущем и в прошлом настоящем!
БАЛЛАДА
Навек один - к пустынным берегам, Где можно на песок упасть, рыдая, И рассказать безмолвным облакам О миражах придуманного рая, Что больно жгут, бесследно исчезая. Как пульс морей - недремлющий прибой - Привычный столь - и неизменно новый - Бесплотных мыслей непрерывный строй, - Неутомимо ищущих иного, Выплескивая музыку и слово.
Холодным обжигающим волнам - И только им - надменно доверяю Печаль по недоступным островам, Чтоб волны, неизбежно отступая, Назад спеша, преграды не встречая, Не ощущая грани роковой У тайного закатного покрова, Несли туда привет незримый мой, На берега, где я не буду снова, Выплескивая музыку и слово.
Я клятву дал наперекор богам - И проклят был. Былое проклиная, От рощ зеленых к мертвенным снегам, К забвенью и туманам злого края Ушел из незаслуженного рая. Упрямой, пережившей всех скалой Один расту из прошлого седого, Незнающей раскаянья тоской В долину преходящего земного Выплескивая музыку и слово.
Посылка.
Тому, кто жадной грешною душой Коснуться смел до пламени святого И был сожжен, но, боль избыв тоской, Неодолимо жаждет боли снова, Выплескивая музыку и слово.
Украдкой время с тонким мастерством Волшебный праздник создает для глаз. И то же время в беге круговом Уносит все, что радовало нас.
Часов и дней безудержный поток Уводит лето в сумрак зимних дней, Где нет листвы, застыл в деревьях сок, Земля мертва и белый плащ на ней.
И только аромат цветущих роз - Летучий пленник, запертый в стекле, - Напоминает в стужу и мороз О том, что лето было на земле.
Свой прежний блеск утратили цветы, Но сохранили душу красоты.
Звичайна собі мить. Звичайна хата з комином. На росах і дощах настояний бузок. Оця реальна мить вже завтра буде спомином, а післязавтра - казкою казок.
А через півжиття, коли ти вже здорожений, ця нереальна мить - як сон серед садів! Ця тиша, це вікно, цей погляд заворожений, і навіть той їжак, що в листі шарудів.
* * *
Нічого такого не сталось. Бо хто ти для мене? Сторонній. Життя соталось, соталось гіркими нитками іронії.
Життя соталось, соталось. Лишився клубочок болю. Нічого такого не сталось. Ти просто схожий на Долю.
- Чего мы ждем, сошедшись здесь на площади?
- Да, говорят, придут сегодня варвары.
- Так почему бездействие и тишина в сенате? И что ж сидят сенаторы, не пишут нам законов?
- Да ведь сегодня варвары придут сюда. Сенаторам не до законов более. Теперь писать законы станут варвары.
- А император наш зачем, поднявшись рано утром, У главных городских ворот на троне восседает В своем уборе царственном и в золотой короне?
- Да ведь сегодня варвары придут сюда. И император наш готов принять их предводителя, - он даже приготовил указ, чтобы тому вручить: указом сим ему дарует титулы и звания.
- А консулы и преторы зачем из дому вышли сегодня в шитых золотом, тяжелых багряницах? Зачем на них запястия все в крупных аметистах и перстни с изумрудами, сверкающими ярко, и опираются они на посохи резные, из золота и серебра, в узорах прихотливых?
- Да ведь сегодня варвары придут сюда, так роскошью им пыль в глаза пустить хотят.
- А что же наши риторы не вышли, как обычно, Произносить пространные торжественные речи?
- Да ведь сегодня варвары придут сюда, а варвары не любят красноречия.
- А отчего вдруг поднялось смятение в народе и озабоченно у всех враз вытянулись лица, и улицы и площади стремительно пустеют, и по домам все разошлись в унынии глубоком?
Уже стемнело - а не видно варваров. Зато пришли с границы донесения, что более не существует варваров.
И как теперь нам дальше жить без варваров? Ведь варвары каким-то были выходом.
--
До щек ее добраться -- нежных роз? Сначала в сердце тысячи заноз! Так гребень: в зубья мелкие изрежут, Чтоб слаще плавал в роскоши волос!
Первые строчки все знают, а последние? КАЖДЫЙ ВЫБИРАЕТ ДЛЯ СЕБЯ
Каждый выбирает для себя женщину, религию, дорогу. Дьяволу служить или пророку - каждый выбирает для себя. Каждый выбирает по себе слово для любви и для молитвы. Шпагу для дуэли, меч для битвы каждый выбирает по себе. Каждый выбирает по себе. Щит и латы, посох и заплаты, меру окончательной расплаты каждый выбирает по себе. Каждый выбирает для себя. Выбираю тоже - как умею. Ни к кому претензий не имею. Каждый выбирает для себя.
Ю. Левитанский
Пісня
Дорога дороги стримить, ніби меч - пускайся порогу, предтечо предтеч, і несений вітром лети і лети, бездомний лелеко, в далекі світи. Десь тужить и плаче кохана жона, тебе вже довіку не діжде вона. І жалобні ручки синочок простер, бо ж татка - немає, бо ж татко - помер. Ти ж, несений вітром, лети і лети, бездомний лелеко, в далекі світи. Крізь хмари, крізь грози, крізь бурі, крізь грім, на вижовклі лози, де стелеться дим від тих україн, що усі - по світах старих домовин неоговтаний жах. Зорює земля з передранків сумних, моє немовлятко, журитися - гріх, бо нас не врятує, а губить - журба, до смерті рятує смертельна плавба.
1972р.
Очень люблю Стуса. Один из лучших поэтов всех времен и народов, как по мне.
Збоку, о збоку - за серце лівіше, далі грудної клітини - за край подиву, подуму, димної тиші - очі-торочені. Карий одчай. Як вертикально просвітлена ніч - стовбур, узорений зорями туги. І найрідніший - не більше ніж другий торопко скрикнув насторчений сич. Так лежимо, як озера нічні, трудно поділені греблею ляку. Не воздоймись! Ув останню атаку ще не наважся в німому півсні. Так пролягла межи нас чужина роки і версти, порізнені чари довгих видінь - обпалили пожари, горнений простір - як тінь навісна. Ти не спізнала забута мене я призабулий тебе не спізнаю, погляд ображений д'гори здіймаю, погляд, що видива далі жене. Але признайся - до себе кажу, криком кричу, аби ти не почула, серце мені перетлілося чуле - в кіптяву вбралося ачи в іржу. Господи, Господи, о осторонь душі гулкі, що заслухані в тугу немочі власної, люблять наругу, самопогиби високий огонь. Гілка напахчена торгне вікно, трепетно скинеться птахом лякливим сірий намет наш. Яким ненадливим видалось щастя додовбане дно. Погари серця і погари душ, тиша насталена блискає синьо о лебедине моя, лебедино, скільки обсіло нас скрутів і скрут. Збоку, о збоку - за серце лівіше, далі грудної клітини, за край подуму, подиву, димної тиші - зволений зболений здоланий рай.
все хорошее проходит все плохое остается словно утлый пароходик средь торосов сердце бьется бесы белые рогаты дыры в корпусе корыта окончание регаты навигация финита крыски серенькие в трюме или в море рыбки сами знай заламывают руки плачут мелкими слезами жалко рыбок или крысок всем пи***ц злодейский близок мудрый оператор рейса не оставил нас в покое как хорошее ни вейся все равно в конце плохое
ежик
February 2nd
мы летели в самолете что случится мы не знали дяди разные и тети по бокам летели с нами
я рассказывал соседу что ни капельки не плачу скоро к бабушке поеду в лес на речку и на дачу
я скучал в окошко глядя и раскрашивал рисунки а потом в проходе дядя что-то вытащил из сумки
мама вскрикнула сначала я боялся что опасно а потом она молчала все затихло и погасло
платье бабушке купили все исчезло в черном дыме нас неправильно убили мы ведь не были плохими
надо пробовать иначе с мамой мы родимся снова в виде белочки на даче в виде ежика лесного
зеркало
December 15th, 2010
в эти тревожные минуты наши мысли почти неминуемо устремляются к императору как ему одиноко в ледяном дворце и почему он все время молчит
у яшмовых ворот толпа затоптала шпиона гарнизон на востоке остался без риса ходили слухи что велено посылать юных девушек для полкового котла не верю но младшей соседской дочери нет уже второй вечер
новый слуга вернулся лишь около полуночи без шапочки и от него пахло вином рассказывал что чжурчжэни уже в столице и что кровь на площади у жемчужного храма стояла по щиколотку как черное зеркало последнее время он невыносимо груб надо велеть управляющему высечь эти чжурчжэни для них только повод
навестил достопочтенный советник и с листками танской каллиграфии купил за бесценок у букиниста бесценок и есть но было неудобно огорчать друга велел подать вино и сливы из последнего запаса но того стоило давно так чудно не коротали вечер на обратном пути достопочтенного и выбросили из паланкина и забили палками эти чжурчжэни у них только предлог
снова горит но теперь на западе стражникам работы по горло старый халат свалялся и не греет надо бы отправить за хворостом но некого и вряд ли кто продаст как прекрасна луна в черном бархате небес в черном шелке дыма
похоже горит у самого дворца с той стороны где конюшни и гарем кисти давно не чищены и тушь пересохла император богоравен но и он боится мы знаем что он боится за нас но у нас уже не осталось для него слов утешения
ем ли кашу пашу ли в степи я или в ванной опять натекло постепенно растет энтропия превращая работу в тепло
от коровы дорога к котлетам бесполезный навоз из осла я просил ее что ли об этом чтоб она тут все время росла
что ни роды вокруг то и гроб там не застелена в спальне кровать гложет мысль что я вскорости оптом энтропией смогу торговать
тлеет больцман в австрийской могиле с теоремой напрасной внутри эти мысли его погубили и меня доведут до петли
все угрюмей в грядущем все тише долго звездам гореть не дано потому что навоза по крыши а котлеты доели давно
Что-то случилось, нас все покидают. Старые дружбы, как листья, опали. ...Что-то тарелки давно не летают. Снежные люди куда-то пропали. А ведь летали над нами, летали. А ведь кружили по снегу, кружили. Добрые феи над нами витали. Добрые ангелы с нами дружили. Добрые ангелы, что ж вас не видно? Добрые феи, мне вас не хватает! Все-таки это ужасно обидно - знать, что никто над тобой не летает. ...Лучик зеленой звезды на рассвете. Красной планеты ночное сиянье. Как мне без вас одиноко на свете, о недоступные мне марсиане! Снежные люди, ну что ж вы, ну где вы, о белоснежные нежные девы! Дайте мне руки, раскройте объятья, о мои бедные сестры и братья! ...Грустно прощаемся с детскими снами. Вымыслы наши прощаются с нами. Крыльев не слышно уже за спиною. Робот храпит у меня за стеною.
1980
кстати, о роботах. включает муж пылесос, из тех роботов, что сами по дому ездят и жужжат, пока хозяева спят. отправляет его в ванную комнату, закрывает дверь - всё как положено. я, на автомате, подхожу и включаю в ванной свет. "ну, чтобы роботу видно было где пылесосить" - мелькает мысль, и только по дружному хохоту домочадцев, я понимаю, насколько загадочны мои думы и манипуляции)))
Знаете ли вы украинскую ночь? Нет, вы не знаете украинской ночи! Здесь небо от дыма становится черно, и герб звездой пятиконечной вточен. Где горилкой, удалью и кровью Запорожская бурлила Сечь, проводов уздой смирив Днепровье, Днепр заставят на турбины течь. И Днипро по проволокам–усам электричеством течёт по корпусам. Небось, рафинада и Гоголю надо! Мы знаем, курит ли, пьёт ли Чаплин; мы знаем Италии безрукие руины; мы знаем, как гласа галстух краплен… А что мы знаем о лице Украины? Знаний груз у русского тощ — тем, кто рядом, почёта мало. Знают вот украинский борщ, Знают вот украинское сало. И с культуры поснимали пенку: кроме двух прославленных Тарасов — Бульбы и известного Шевченка, — ничего не выжмешь, сколько ни старайся. А если прижмут — зардеется розой и выдвинет аргумент новый: возьмёт и расскажет пару курьёзов — анекдотов украинской мовы. Говорю себе: товарищ москаль, на Украину шуток не скаль. Разучите эту мову на знамёнах — лексиконах алых, — эта мова величава и проста: «Чуешь, сурмы заграли, час расплаты настав…» Разве может быть затрёпанней да тише слова поистасканного «Слышишь»?! Я немало слов придумал вам, взвешивая их, одно хочу лишь, — чтобы стали всех моих стихов слова полновесными, как слово «чуешь». Трудно людей в одно истолочь, собой кичись не очень. Знаем ли мы украинскую ночь? Нет, мы не знаем украинской ночи.
В.Маяковский, 1926
Редьярд Киплинг - ДУРАК Перевод К. Симонова
Жил-был дурак. Он молился всерьез
(Впрочем, как Вы и Я)
Тряпкам, костям и пучку волос -
Все это пустою бабой звалось,
Но дурак ее звал Королевой Роз
(Впрочем, как Вы и Я).
О, года, что ушли в никуда, что ушли,
Головы и рук наших труд -
Все съела она, не хотевшая знать
(А теперь-то мы знаем - не умевшая знать),
Ни черта не понявшая тут.
Что дурак растранжирил, всего и не счесть
(Впрочем, как Вы и Я) -
Будущность, веру, деньги и честь.
Но леди вдвое могла бы съесть,
А дурак -на то он дурак и есть
(Впрочем, как Вы и Я).
О, труды, что ушли, их плоды, что ушли,
И мечты, что вновь не придут,-
Все съела она, не хотевшая знать
(А теперь-то мы знаем - не умевшая знать),
Ни черта не понявшая тут.
Когда леди ему отставку дала
(Впрочем, как Вам и Мне),
Видит Бог! Она сделала все, что могла!
Но дурак не приставил к виску ствола.
Он жив. Хотя жизнь ему не мила.
(Впрочем, как Вам и Мне.)
В этот раз не стыд его спас, не стыд,
Не упреки, которые жгут,-
Он просто узнал, что не знает она,
Что не знала она и что знать она
Ни черта не могла тут.
Renvoi Еще ослепительны зори, И перья багряны у птиц, И много есть в девичьем взоре Еще не прочтенных страниц.
И линии строги и пышны, Прохладно дыханье морей, И звонкими веснами слышны Вечерние отклики фей.
Но греза моя недовольна, В ней голос тоски задрожал, И сердцу мучительно больно От яда невидимых жал.
У лучших заветных сокровищ, Что предки сокрыли для нас, Стоят легионы чудовищ С грозящей веселостью глаз.
Здесь всюду и всюду пределы Всему, кроме смерти одной, Но каждое мертвое тело Должно быть омыто слезой.
Искатель нездешних Америк, Я отдал себя кораблю, Чтоб, глядя на брошенный берег, Шепнуть золотое «люблю!»
Я сегодня - дождь. Пойду бродить по крышам, Буйствовать, панели полоскать, В трубах тарахтеть и никого не слышать, Никому ни в чем не уступать. Я сегодня буду самым смелым, Самым робким - буду сам собой! Разноцветным - синим, рыжим, белым,- Радугу открывшим над рекой! И никто держать меня не будет, Разве что, штанишки засучив, Детвора курносая запрудит ржавых крыш упругие ручьи. Я сегодня - дождь, И я ее поймаю! Зацелую золотую прядь, Захочу - до самого трамвая Буду платье плотно прижимать. Буду биться, падать на ресницы, Молниями сам себя терзать! Буду литься на чужие лица, Буду злиться на свои глаза. Я сегодня - дождь... Уйду походкой валкой, Перестану, стану высыхать...
Грех — жить без дерзости и без мечтания, Не признаваемым — и не гонимым. Не знать ни ужаса, ни упования И быть приемлемым, но не любимым.
К стыду и гордости — равнопрезрение... Всему покорственный привет без битвы... Тяжеле всех грехов — Богоубьение, Жизнь без проклятия — и без молитвы.
Игра
Совсем не плох и спуск с горы: Кто бури знал, тот мудрость ценит. Лишь одного мне жаль: игры... Ее и мудрость не заменит.
Игра загадочней всего И бескорыстнее на свете. Она всегда - ни для чего, Как ни над чем смеются дети.
Котенок возится с клубком, Играет море в постоянство... И всякий ведал - за рулем - Игру бездумную с пространством.
Играет с рифмами поэт, И пена - по краям бокала... А здесь, на спуске, разве след - След от игры остался малый.
Из свежего в ленте. "В Петербурге на улице Ломоносова накрыли бордель с грустной одинокой проституткой". (с) Комментарий: "Ещё она наверное держала в руках томик Бродского". (с)
Из свежего в ленте. "В Петербурге на улице Ломоносова накрыли бордель с грустной одинокой проституткой". (с) Комментарий: "Ещё она наверное держала в руках томик Бродского". (с)
Считаю, в курилку
В деревне
Что за отчаянные крики, И гам, и трепетанье крыл? Кто этот гвалт безумно дикий Так неуместно возбудил? Ручных гусей и уток стая Вдруг одичала и летит. Летит … куда, сама не зная, И как шальная голосит.
Какой внезапною тревогой Звучат все эти голоса! Не пес, а бес четвероногий, Бес, обернувшийся во пса, В порыве буйства, для забавы, Самоуверенный нахал, Смутил покой их величавый И их размыкал, разогнал!
И словно сам он, вслед за ними, Для довершения обид, С своими нервами стальными, На воздух взвившись, полетит! Какой же смысл в движенье этом? Зачем вся эта трата сил? Зачем испуг таким полетом Гусей и уток окрылил?
Да, тут есть цель! В ленивом стаде Замечен страшный был застой, И нужен стал, прогресса ради, Внезапный натиск роковой. И вот благое провиденье С цепи спустило сорванца, Чтоб крыл своих предназначенье Не позабыть им до конца.
Так современных проявлений Смысл иногда и бестолков,- Но тот же современный гений Всегда их выяснить готов. Иной, ты скажешь, просто лает, А он свершает высший долг … Он, осмысляя, развивает Утиный и гусиный толк.
Молчание
Молчи, скрывайся и таи И чувства и мечты свои – Пускай в душевной глубине Встают и заходят оне Безмолвно, как звезды в ночи, – Любуйся ими – и молчи.
Как сердцу высказать себя? Другому как понять тебя? Поймет ли он, чем ты живешь? Мысль изреченная есть ложь. Взрывая, возмутишь ключи, – Питайся ими – и молчи.
Лишь жить в себе самом умей – Есть целый мир в душе твоей Таинственно-волшебных дум; Их оглушит наружный шум, Дневные разгонят лучи, – Внимай их пенью – и молчи!..
Валерию Брюсову
По ночам, когда в тумане Звёзды в небе время ткут, Я ловлю разрывы ткани В вечном кружеве минут.
Я ловлю в мгновенья эти, Как свивается покров Со всего, что в формах, в цвете, Со всего, что в звуке слов.
Да, я помню мир иной — Полустёртый, непохожий, В вашем мире я — прохожий, Близкий всем, всему чужой. Ряд случайных сочетаний Мировых путей и сил В этот мир замкнутых граней Влил меня и воплотил.
Как ядро, к ноге прикован Шар земной. Свершая путь, Я не смею, зачарован, Вниз на звёзды заглянуть. Что одни зовут звериным, Что одни зовут людским — Мне, который был единым, Стать отдельным и мужским!
Вечность с жгучей пустотою Неразгаданных чудес Скрыта близкой синевою Примиряющих небес. Мне так радостно и ново Всё обычное для вас — Я люблю обманность слова И прозрачность ваших глаз. Ваши детские понятья Смерти, зла, любви, грехов — Мир души, одетый в платье Из священных лживых слов. Гармонично и поблёкло В них мерцает мир вещей, Как узорчатые стёкла В мгле готических церквей… В вечных поисках истоков Я люблю в себе следить Жутких мыслей и пороков Нас связующую нить.
Когда ж уйду я в вечность снова? И мне раскроется она, Так ослепительно ясна, Так беспощадна, так сурова И звёздным ужасом полна!
Желанье
Отворите мне темницу, Дайте мне сиянье дня, Черноглазую девицу, Черногривого коня. Дайте раз по синю полю Проскакать на том коне; Дайте раз на жизнь и волю, Как на чуждую мне долю, Посмотреть поближе мне.
Дайте мне челнок досчатый С полусгнившею скамьей, Парус серый и косматый, Ознакомленный с грозой. Я тогда пущуся в море Беззаботен и один, Разгуляюсь на просторе И потешусь в буйном споре С дикой прихотью пучин.
Дайте мне дворец высокой И кругом зеленый сад, Чтоб в тени его широкой Зрел янтарный виноград; Чтоб фонтан не умолкая
В зале мраморном журчал И меня б в мечтаньях рая, Хладной пылью орошая, Усыплял и пробуждал...
Юношам
Будьте, юноши, скромнее! Что за пыл! Чуть стал живее Разговор - душа пиров - Вы и вспыхнули, как порох! Что за крайность в приговорах, Что за резкость голосов!
И напиться не сумели! Чуть за стол - и охмелели, Чем и как - вам всё равно! Мудрый пьет с самосознаньем, И на свет, и обоняньем Оценяет он вино.
Он, теряя тихо трезвость, Мысли блеск дает и резвость, Умиляется душой, И, владея страстью, гневом, Старцам мил, приятен девам И - доволен сам собой.
То в виде девочки, то в образе старушки, То грустной, то смеясь — ко мне стучалась ты: То требуя стихов, то ласки, то игрушки И мне даря взамен и нежность, и цветы.
То горько плакала, уткнувшись мне в колени, То змейкой тонкою плясала на коврах… Я знаю детских глаз мучительные тени И запах ладана в душистых волосах.
Огонь какой мечты в тебе горит безплодно? Лампада ль тайная? Смиренная свеча ль? Ах, всё великое, земное безысходно… Нет в мире радости светлее, чем печаль!
Одиночество
Поверь мне — люди не поймут Твоей души до дна!.. Как полон влагою сосуд,— Она тоской полна.
Когда ты с другом плачешь,— знай: Сумеешь, может быть, Лишь две-три капли через край Той чаши перелить.
Но вечно дремлет в тишине Вдали от всех друзей,— Что там, на дне, на самом дне Больной души твоей.
Чужое сердце — мир чужой, И нет к нему пути! В него и любящей душой Не можем мы войти.
И что-то есть, что глубоко Горит в твоих глазах, И от меня — так далеко, Как звезды в небесах...
В своей тюрьме,— в себе самом, Ты, бедный человек, В любви, и в дружбе, и во всем Один, один навек!..
Не помню, постил ли Цветкова, но это единственный поэт из ныне живущих, которого я читаю и с которым имею честь обмениваться мнениями пусть и на фейсбуке
*** ем ли кашу пашу ли в степи я или в ванной опять натекло постепенно растет энтропия превращая работу в тепло от коровы дорога к котлетам бесполезный навоз из осла я просил ее что ли об этом чтоб она тут все время росла что ни роды вокруг то и гроб там не застелена в спальне кровать гложет мысль что я вскорости оптом энтропией смогу торговать тлеет больцман в австрийской могиле с теоремой напрасной внутри эти мысли его погубили и меня доведут до петли все угрюмей в грядущем все тише долго звездам гореть не дано потому что навоза по крыши а котлеты сгорели давно
и любимое
*** я жил в движенье на гиппопотаме байкал и атакаму рассекал легко швырял медведя на татами очами в волчьем логове сверкал стрекал стрекоз но не был я готов к великой тайне кошек и котов загадочные эти организмы мяукают в астрале на луну как будто изрекают афоризмы двуногому не по зубам уму с собаками якшаться не хотят и не детей рожают а котят нам не дано своих стрекоз стрекая хоть каждой головы величина с мичуринский арбуз постичь какая премудрость в сих котах заключена ни серый волк не конкурент котам ни сам стремительный гиппопотам но есть и в нас крупица смысла тоже мы роли на земле не лишены когда с презрением на хитрой роже лежат коты средь летней тишины воздев к зениту лапы и живот их чешет человек и тем живет
Класс! Спасибо)
Напрягает пренебрежение пунктуацией, из-за этого адекватно начинаешь понимать только при 3-4м исполнении вслух.
Напрягает пренебрежение пунктуацией, из-за этого адекватно начинаешь понимать только при 3-4м исполнении вслух.
Да, Алексей Петрович так пишет, ничего не поделаешь, имеет право. BTW он часто публикует статьи и эссе в электронных журналах. Частенько наезжает и в Киев (живет в NY), вобщем вот его ФБ - там часто появляются и стихотворения и прочие тексты: https://www.facebook.com/alexei.tsvetkov?fref=ts
Відповісти
Поперед.
Зміст
Наступ.
Гілками
ух, давно я в свою папку "Poems" не захаживала!
- разве только у Булгакова в Белой Гвардии):
ну, в смысле "Евгению Онегину" как всегда зачет
, кажется, Л.Щипахина)
